Сэй Алек - Рейхов сын

На западе же все было не то что, не слава Богу, а не слава Богу совсем. Во-первых, Жигарев не смог найти общего языка со своим немецким коллегой, генералом авиации Келлером. Почему так сложилось, не мог сказать ни один из них: может классовая борьба между сыном крестьянина-бедняка из Тверской губернии и отпрыском прусского сборщика налогов из Бохума обострилась, строго в соответствии с учением Маркса-Энгельса-Ленина; может сказывалось какое-то неприятие немецкого кадрового офицера к выслужившемуся из рядовых комбригу; может полагал герр Альфред, что за время участия в японо-китайской войне камрад Жигарев обазиатился (сам Павел Федорович такого за собой не замечал, хотя поговорку «С кем поведешься - так тебе и надо», безусловно, знал). Может, конечно, что и по какой иной, или по всем указанным причинам не заладилось у них общение, однако беседы двух генералов обыкновенно напоминали между собой фырканье двух котов, что-то не поделивших между собой.

Во-вторых, по мере прибытия все новой и новой техники вавилонское столпотворение на турецких аэродромах стремительно превращалось в полнейший наземный и воздушный хаос - столько разных языков и машин с опознавательными знаками различных стран там нынче смешалось: турки, венгры, румыны, немцы, русские, болгары и югославы… Речь Посполитая, оказавшаяся в интересном положении между Германией и СССР, и вынужденная вступить в войну на их стороне, тоже грозилась чего-то там прислать, для полного счастья. Проблема, конечно, была не только в налаживании взаимодействия между разноязыкими воинскими частями. Гораздо большей проблемой являлось не сбить кого-нибудь своего. Огромное разнообразие техники воюющих сторон сказывалось на ситуации в воздухе далеко не лучшим образом - пилоты враждующих сторон постоянно путали союзников с неприятелем, как и наоборот. В результате машины обеих сторон постоянно попадали под «дружественный огонь» (хотя бы и потому, что часть авиапарка Турции и Румынии была укомплектована франко-британской техникой, да и просто перепутать у пилотов своих с чужими получалось совсем нередко), а противник не подвергался обстрелу исключительно потому, что принимался за своего.

Ситуация на земле, конечно, была получше… но не сказать, что кардинально.

- Ну, с такой обстановкой в воздухе нам никаких врагов не надо. - мрачно заметил Гот, выслушав виденье ситуации офицеров-летчиков. - Сами друг друга угробим. Необходимо как-то решать проблему. Какие буду предложения?

- От германских коллег, - подал голос югославский подполковник Шимич, - поступало предложение окрасить фюзеляжи всех союзных самолетов в один яркий цвет. Герр Келлер ратовал за окраску аэропланов в желтый.

- Но достаточного количества желтой краски в Западной Турции не нашлось. - не упустил случая вставить шпильку Жигарев.

Келлер кисло поглядел на комбрига.

- Цвет, конечно яркий, заметный… - задумчиво произнес Герман Гот. - А с какой краской у нас проблем не имеется?

- С белой. И с красной. - сообщил Альфред Келлер, и, ехидно покосившись на Павла Федоровича, добавил. - Советские камрады предлагали их смешать, и окрасить самолеты в розовый цвет целиком.

- В розовый? - генерал-полковник усмехнулся. - Ну, такой окраски точно никто не применяет, перепутать будет сложно.

Затем Гот помолчал пару мгновений, и задумчиво добавил:

- А знаете, что-то в этом есть.

Бухарест, больница Колтеа

29 марта 1940 г., 10 часов 20 минут

Жители «Маленького Парижа», как, заслуженно, за свои широкие бульвары и парадную архитектуру эклектики называют столицу Королевства Румыния, вполне обоснованно гордятся старейшей в Европе больницей - клиникой Колтеа, возведенной еще в далеком 1704-ом году. Правда, в недоброй памяти 1802-ом здание больницы, возведенной богачами и меценатами, Вакарести, было полностью разрушено землетрясением, но усилиями славного сына Румынии, Давилы, (2) клиника была восстановлена, и ее новое здание, выстроенное в неоклассическом стиле, радовало глаза прохожих нарядным светло-бежевым фасадом и чуточку голубоватым, украшенным шпилем, шлемовидным куполом, а пациентов - просторными палатами и яркими фресками на стенах и потолке.

- Это не больница, это какой-то музей. - заявил Генка, заходя в палату Бюнделя. - Как тут можно лечиться, если и дышать-то страшно?

- Так же, как и везде, Гейнц. - улыбнулся оберягер. - Лежать подольше, есть побольше и спать послаще.

- Отдыхать в прок? - Кудрин осторожно опустился на стул и отставил костыль в сторону. - Это можно. А что ты там такое читаешь?

Курт заложил книгу указательным пальцем и продемонстрировал мальчику обложку.

- Ахим фон Арним, «Бедность, богатство, преступление и искупление графини Долорес». - прочитал Гена. - Интересно?

- Ну… - на лице Бюнделя отразилась внутренняя борьба между формулировками «фигня» и «фигня первостатейная».

- А чего тогда читаешь? - удивился парень.

- А это он на нашу сестру милосердия, Виорику Стан, пытается впечатление умного произвести. - подал голос с соседней койки санитётерфельдфебель Северин. - Она как раз сейчас зайти должна была, вот бедняга и терзается этим, с позволения сказать, чтивом.

- Мужчина должен выглядеть в глазах девушки немного лучше, чем он есть на самом деле, Ганс. - парировал оберягер. - А это, - тут он постучал указательным пальцем левой руки по обложке, - классика немецкого романтизма.

- Ну да, девушки любят романтику. - глаза Генки смеялись.

- Конечно. - согласился Бюндель. - Ты же на свидании девушке цветы даришь, а не аптечные изделия в коричневой бумаге (3), хотя за ради их применения ты её и позвал.

Кудрин, который с девушкой еще и не целовался-то ни разу, густо покраснел.

- Нет, ты не романтик. - вздохнул Северин. - Вот откуда такой цинизм? Я понимаю, у меня, медика, но у тебя…

- Это не цинизм, а здравый прагматизм. - парировал Курт.

Дверь в палату отворилась, и на пороге появился, в сопровождении хорошенькой медсестрички, оберлейтенант Дитер фон Берне, в накинутом поверх формы белом халате.

- Доброе утро, бойцы. - поприветствовал он всех троих и, бросив взгляд на книгу, которую Бюндель все еще сжимал в правой руке, укоризненно добавил: - Лучше б ты Устав также учил, герр Стетоскоп.

«Вот на кой черт надо было при Виорике мое прозвище вспоминать?» - раздраженно подумал Бюндель.

«Заставит учить Устав всех троих», печально подумал Северин.

Берлин, Вильгельмплац, 8-9

30 марта 1940 года, 10 часов 00 минут

- Тэк-с, ну - с этим мы разобрались. - доктор Пауль Йозеф Геббельс отложил в сторону очередной лист бумаги. - Что у нас есть для завтрашнего воскресенья и начала следующей недели? Фриче, давайте начнем с вас.

Начальник IV отдела Имперского министерства народного просвещения и пропаганды, отвечающего за прессу, бросил быстрый взгляд в подготовленные материалы.