Павел Дартс - Крысиная башня

— Феерично! Она против не будет?

— Зачем старой женщине, по слабости здоровья, такие запасы топлива?… Офисные крысы все одно уже разбежались, здание пустует. Сама она живет с сыночком и его лялькой в трехэтажном коттедже, у них там наверняка и свое топливо есть…

— Вывезли уже, может?

— Не. Они не настолько прошаренные. Насколько я общался, они из тех, что считают, что «все вот-вот наладится». Училка, я ж говорил тебе, — просто школьная училка, уровня гороно только, которой повезло с мужем бизнесменом. У которого она при разводе и коттедж, и этот офис отжала. CДC,блин.

— Пожгли его уже, небось, вместе с офисом? Много пожаров было в эту неделю.

— Не думаю. Даже наверняка все там в исправности. Оно ж, здание — ты видел? — прямо напротив «Мувск-Колизея», где сейчас крупнейший Центр Спасения. Там охраняется все вокруг.

— А как мы…

— А так вот. Я там работал, или как? Ты че думаешь, старый вояка диспозицию не оценил?

Отвернувшись в сторону, чтобы не слышал углубившийся в записи брат, Толик пробормотал:

— Да и с Мартовной, и с сыночком ее, сволочами, очень бы хотелось повидаться…

Давно уже типа «общим собранием жильцов», а точнее — «решением актива», а еще точнее — решением нескольких мужиков Башни, тех, кто еще о чем-то «общем» заботился, заперли изнутри первый подъезд. Наглухо. Закрепили болтами. Открыли проход на лестничной площадке первого этажа между подъездами, и теперь весь дом, вся Башня ходила через наш подъезд.

На ночь стали его запирать изнутри на массивный засов, который прямо одевался на круглую стальную дверную ручку. Да и сама дверь была уже не «дверь мирных времен», — с началом «гопнического движения» ее за счет жильцов же заменили на бронированное чудовище из листа-тройки, на каркасе из стальных же швеллеров. Петлям могло бы позавидовать банковское хранилище. Собственно, и все дома, как могли, укрепляли подъезды. Фирмы, специализирующиеся на стальных дверях и ставнях — роллетах — решетках, переживали небывалый с 90-х годов расцвет. Большие траты выпали на долю обитателей первого и даже второго этажей, — стало нормой закрывать окна мощными частыми решетками. Вскоре в городе окна первого этажа, не забранные решеткой, стали восприниматься как некое бельмо. Фирмы ликовали и, в погоне за потребителем, выпускали все новые вычурные модели решеток… Оделись в решетки и витрины магазинов.

Составили график, по которому каждая квартира дежурила по четыре часа у двери подъезда. Мужики дежурили ночью. Дежуривший выпускал из дома всех, впускал же, предварительно убедившись через окошко в железной двери, что стучащий в дверь — свой. В принципе, ничего ведь сложного, — и я дежурил.

Людей в Башне, мужчин становилось все меньше, график дежурств приходилось переписывать все чаще. Батя одно время носился с идеей организовать «коммуну» среди остающихся, чтобы все вносили в общий котел часть своих продуктов — типа, готовить сразу на всех и быстрее и выгоднее, но идея, хотя и встретила вялую поддержку, не прижилась — все предпочитали хавать по своим норкам. Батя потрепыхался — и плюнул.

В эту ночь, уже ближе к утру, дежурил я. Уже хотелось спать, я посматривал на время, в очередной раз прогнав на айфоне Марио по лабиринтам, когда спустился этот дядька — Сергей Петрович Мундель-Усадчий, как он представился, журналист, снимавший уже давно квартиру в нашем подъезде, 30-ю. Разговорились с ним. Я пожаловался на просто зверский сенсорный голод, — так, что ли, это называется, — что без компа я буквально дохожу… Тезка мне посочувствовал, но, как и батя, кстати, указал на то, что ведь сотни лет жили люди и без интернета. Читали книги. Бумажные книги, в которых столько «разумного доброго вечного». Я скептически сморщился, но он с жаром мне стал доказывать, что за всю историю человечество накопило… и все такое. Как, — говорит, — люди жили в 18–19 веках? Книги читали, музицировали, в гости друг к другу ходили. Была, говорит, насыщенная эмоциональная жизнь, не то что сейчас. Письма друг другу писали, даже жанр такой был, — «эпистолярный» называется. Сказал, что просто мне некому составить тематический план для самообразования, и подобрать авторов. Я заинтересовался — говорил он хорошо, гладко, убедительно. Ну так! — журналист; он в прошлом правительстве еще в каком-то департаменте работал. Журналистов я уважал…

Он сказал, что у него дома очень неслабая библиотека мировой литературы, и пообещал помочь мне с книгами. Я обрадовался. Договорились встретиться утром, часов в девять.

Я уже собрался уходить, когда он спросил, чего я с собой таскаю спортивную сумку — «Кофе и бутерброды, что ли?», — и улыбается. Ну, я подумал, что он, наверное голодный, — не все ведь такие предусмотрительные как батя; и решил, что завтра, когда пойду к нему за книгами, возьму ему жрачки, — у нас ведь много.

— «Нет,» — говорю, — «Не кофе-бутерброды, а так…» Я застеснялся, и почему-то все же… Ну, наверно мне хотелось «показать себя» перед этим умным, начитанным дядькой, который обещал мне помочь с книгами, — и я показал ему обрез бинелльки, что таскал в сумке и на дежурство — «Мало ли что!..»

Оооо, он сразу меня зауважал! Видно было, что я в его глазах махом поднялся на пару ступенек! Уважительно попросил посмотреть, и так осторожно повертел в руках, рассматривая чеканку и классное полированное ореховое цевье. Я уже хотел забрать и идти домой, но тут он так почти жалобно попросил:

— Послушай, тезка, ты оставь мне его до конца дежурства… Тут и правда ведь… С оружием как-то спокойней себя чувствуешь — вдруг ломиться будут. Так хоть припугнуть через окно, или тревогу поднять — не бегать же и не стучать в двери! Я знаю-знаю, что незаконно — но мы ж с тобой теперь друзья, правда? Я никому и не скажу, и не покажу. А завтра у меня и заберешь, когда за книгами поднимешься.

— Ладно, — говорю, — Только вы уж никому!

Он уважительно покивал, и я, оставив ему бинелльку с парой патронов в стволах, пошел отсыпаться.

На следующий день, вернее, утром этого дня, я, наскоро умывшись и позавтракав, собрался сбегать в 30-ю, но батя припахал немного поперетаскивать из запасов от Элеоноры к Васильченкам. Понапрягавшись полчаса, я, когда проходил мимо вестибюля нашего подъезда, был окликнут очередным дежурным:

— Сергей, предупредите отца, чтобы опять график переделал, — еще один мужчина съехал.

— Кто такой? — спрашиваю, забирая у него снятый со стены старый график.

— Этот, очкастый журналист с 30-й, который ночью дежурил.

— Как с 30-ой?… — у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, — Точно с 30-ой?…

— Да он, он, тот, что по графику тебя менял сегодня.

— Как… «съехал»?… Не может быть… Он ничего такого… Может, не съехал, а пошел куда на рынок или по делам? А?…