Павел Дартс - Крысиная башня

— Да наплевать, — Толик махнул рукой, — Вряд ли это теперь кого-то волнует.

— Вот. Во-вторых, они могли, если б подъезд захватили, неторопясь вскрывать квартиры одну за другой. Куда им торопиться? За неделю все бы и вскрыли. А так… Как, говоришь, он сказал? — батя мотнул головой в сторону Устоса, — «Нанести неприемлемый ущерб»? На вылазку? Ну что — все грамотно и сделал. Занял ключевую точку, куда нападающие вынуждены были залазить по одному, — и…

— И дал им просраться! — поддержал Толик. — Вообще молодец! Боец! Уважаю. Чего с ним раньше не контачили?

— Да бог его знает… Как-то не воспринимали его серьезно. Относились как к шуту, — все эти доспехи, ролевые игры… Эльфы какие-то. А оно видишь, как вышло. Каких людей теряем… Даже не приобретя…

— Если б его кто из подъезда поддержал… Ну, хоть со стороны. Хоть чем…

Я опустил голову. Я понимал, что меня никто не винит, но я чувствовал свою вину, что во время боя я не был рядом с Устосом. Вернее, был, но не сражался. С другой стороны — он сам мне не велел. Да и чем бы я помог? Но я все равно чувствовал вину. И что обрез свой… потерял, типа. Позволил украсть. Вот так вот — минутная непродуманность поведения, — а в результате товарищ погиб. Ведь точно гоблины бы не полезли на козырек, если бы оттуда не Устос только алебардой их сбрасывал, а была бы опасность и картечи с обреза получить… Да, моя, моя вина была, конечно… Как будто поняв это, Толик сказал:

— Вот, Серега только поддержал. Сигнал подал, да и вообще — рядом был. Да еще — как там? Банкой кто-то кинул?

— А, да-да! Что, вот так вот, кто-то банкой с вишневым вареньем и кинул? — хмыкнул батя.

— С компотом. С вишневым компотом, — поправил я.

— И больше никто?… Ничем?… Только смотрели?

— Да.

— Вот уроды! — выразил свое отношение Толик.

— Уроды, да. Парень за всех бился. Но, по большому счету, тут не столько количество бы помогло, сколько хотя бы какой огнестрел… Один бы обрез! — и можно было бы на козырек никого не подпустить! Ох и гад же этот… Что Серегин обрез спер. Был бы огнестрел — гопники бы не сунулись. Получается, что он, ворюга этот, косвенно виноват и в смерти Устоса. Вот так вот оно и бывает. Ничего особенного, казалось бы, не сделал — а человек погиб. В жизни все взаимосвязано… Я тоже дурак. Можно было ствол Сереге оставить.

— А кто знал?

— То-то и оно. Не ожидали такой резвости, да днем, да в центре города. Видать, окончательный каюк городу приходит.

— А ты только понял.

Помолчали.

— Скольких там Устос на козырьке, получается, покоцал?

— Около десяти человек, получается. Точнее — девять. Половина побились, грохнувшись с крыши. Лихо он их… Один вообще без руки.

— Я видел. Подумать только — руку отсечь. В бою. Мечом!

— Да, средневековье какое-то, — наконец высказал общее ощущение Толик, в трепетных бликах свечи оглядывая оружие и снаряжение на стенах.

— Да-с, средневековье вернулось, — поддержал его батя, — Собственно, оно, видать, никуда и не уходило. Постоянно было тут, рядом с нами. Как и пещерные люди. Стоило обстоятельствам измениться, — все и полезло наружу, все это скрытое внутри зверство. До поры скрываемое.

— Парадигма сменилась, — подсказал Толик.

— Да. И поперло, и поперло… Вот чего они сюда лезли? Что они тут забыли? Ну что, оголодали что ли? Наверняка нет еще. Сразу стариков забили. Вот зачем?

— От доступности зверства. От того, что ничего за это не будет. На войне такое случается. Тогда убивают за просто так, — потому что можно. Потому что за это ничего не будет. Это бывает, крышу рвет. Это… По себе знаю, — Толик споткнулся на полуфразе и замолк.

Ночью меня мучили кошмары. Кто-то темный, без лица, замахивался на меня острым, — и я, чувствуя себя чудовищно беззащитным, не мог ни защититься, ни убежать, ни крикнуть. Только просыпался с колотящимся сердцем, весь в поту. Пытался снова уснуть. Какие-то лабиринты, огромные шершавые каменные стены, трепещущий свет факелов, чей-то отдаленный рев — как в старой игрухе, в Квейке первой версии, которую гоняли с батей уже давно. Ощущение, что вот-вот выскочит кто-то ужасный, и ничего нельзя сделать, и очень, очень хочется сохраниться, но не могу найти нужную опцию… И страх что не успею… Что-то крутилось в черепушке, мелькало, какие-то обрывки, — и опять ощущение, что нужно «сохраниться» после прохождения сложного уровня… И только хочешь мышкой ткнуть, — а оно ускользает, ускользает… И некое потустороннее хихикание — как поддразнивает кто-то: «Не сумеешь, не сумеешь!..»

И только под утро вдруг как отпустило, — сохранился, все. Белый чистый свет, приятная спокойная музыка и ощущение правильно выполненного действия заполнили меня. Ниже этого уровня уже не упасть. Заснул.

Проснулся, когда батя с Толиком и с мамой уже завтракали. Вышел к ним весь разбитый. Мама подорвалась ко мне щупать лоб, — Горячий! — тут же полезла ставить градусник. Да что там градусник — я и так чувствую, что температура. Озноб так и колотит.

— Никуда не поедешь! — вынесла вердикт мама.

— Ага. Щаз! Ты решила — я послушался! — скривился я.

— Серый, может правда, не поедешь? — осторожно поддержал маму батя, — Ты реально плохо выглядишь. Нам еще твоей болезни не хватало.

— Поеду, — просто, без амбиций и скандалов, но твердо сказал я, — Я с Устосом был рядом, когда он бился, но не смог помочь. Хочу быть рядом на похоронах. Ничего со мной не случится. Отлежусь потом. Поеду полюбому.

— Его право, — поддержал меня Толик, — Пусть, ага? Мы быстро.

— Ладно-ладно, Сереж. Как знаешь. Ты покушай, потом полежи еще. Мы соберемся пока, потом позовем тебя.

Они вышли из кухни. Я без аппетита поковырял мамину стряпню.

В другой комнате, я слышу, Толик вполголоса сказал бате:

— Пацан-то… По взрослому говорит. Как мужик.

— Да, — откликнулся так же вполголоса батя, — Повзрослел парень. За один день. Главное, чтоб не сломался.

Они вышли.

Без аппетита позавтракав, я оделся и опять лег на диван. В голове была пустота. И ощущение как после прохождения в игре на компе тяжелого уровня, после сохранения. Расслабился. Чуть опять не уснул.

Мама звенела посудой на кухне, негромко журчала вода — утром воду еще давали. Потом пошла зачем-то в ванную, и вскоре оттуда послышался негромкий вскрик. Сон мигом слетел. Я подорвался туда. Она с ужасом смотрела на лежащий на кафельном полу устосов клевец, явно оставленный тут еще вчера Толиком. Я всмотрелся и понял, что ее так взволновало, — весь клевец был устряпан засохшей кровью, к которой прилипли волосы, плюс еще какие-то крошки, мусор… Все же Толик свинья. Вот нафига сюда-то тащить??

— У… Убери это!.. — проговорила она, указывая пальцем.

— Да ладно, — говорю, — Че такого.