Илья Бердников - Ставка на Проходимца

Санек уселся на задницу, подобный песчаной статуе, попытался обтереть плотно облепившую лицо грязь… и прямо подпрыгнул в воздух, схватившись за промежность.

— Леха! Убери ее!!!

Я недоуменно оглянулся и увидел Маню, неспешной трусцой бегущую в нашем направлении.

Солнечный луч нагло царапал щеку. Я с трудом разлепил глаза и попытался принять вертикальное положение. Голова этого явно не хотела: сопротивлялась, наливаясь тяжестью, навязывала мысли о том, что нужно основательно отдохнуть для дальнейшего продвижения вперед, для того чтобы я был полноценным, приносящим пользу членом общества, а иначе…

Я мысленно пообещал голове, что при первой же возможности дам ей как следует отоспаться, и, пока она обсасывала это обещание, поспешил сесть, а затем и встать, разминая попытавшееся было подыгрывать голове тело. Пусть знают — я хозяин своей голове!

Утро было сухим и жарким. Солнечные лучики, прорываясь через окошки и многочисленные дыры и щели в дверях, чертили яркие векторы в золотой карусели пылинок. Санек, посапывающий носом за очагом, был все так же перепачкан горючей жидкостью и прилипшим песком. Сомневаюсь, что, за недостатком воды и прочих растворителей, он очистится от всего этого в ближайшее время…

Переступив через спящих на моем одеяле Люську и Маню, я умудрился практически беззвучно открыть дверь и выйти из хижины. Вот, блин, ты бы так тихо открывалась ночью! Снаружи меня встретило прямо давящее жаром, хоть и висевшее совсем невысоко над горизонтом, солнце и сидящий на камне рядом с дверью Имар.

— Доброе утро! — поприветствовал я его, прикидывая, с какой стороны хижины мне лучше оросить серые, уже раскаленные солнцем камни. — Тут вообще нормальная умеренная температура бывает?

Имар пожал плечами, снял с коленей снайперку, поставил к стене, сладко потянулся.

— Я не был никогда в подобных месчах. — Он встал, потер массивной пятерней покрасневшие глаза.

— Ты не спал ночью? — спросил я, пристыженный догадкой. — Разбудил бы меня на смену…

Имар махнул рукой, взял снайперский комплекс и пошел в лачугу, откуда через несколько секунд раздалось недовольное сонное бормотание Санька.

Я обогнул лачугу кругом и наконец опорожнил мочевой пузырь. Странно устроен человек: стоит такая жара, а организм драгоценную влагу так расточительно расходует! Нет чтобы через пот вывести, для охлаждения тела…

Вернувшись обратно на площадку перед дверью, я нос к носу столкнулся с вышатнувшимся из лачуги Саньком. Выглядел штурман куда как скверно, и его жалкая, перепачканная физиономия оповещала, казалось, весь свет о невыносимых страданиях своего носителя. Носитель физиономии что-то буркнул мне и уковылял за лачугу, то и дело вздрагивая и постанывая при движении: похоже, что стремительный спуск в стиле «кубарем» не прошел для него так безнаказанно, как для меня. Впрочем, я тоже явно ощущал на своем теле летопись вчерашних событий: ребра и голова ощутимо ныли, щека была расцарапана отбитой пулей ржавчиной, а на животе… Я поднял футболку и поцокал языком: в области солнечного сплетения красовался восхитительными красками — от тускло-желтой, через зеленую, до чуть ли не ультрафиолетовой — великолепный синячище. Это был след от прикладного гостеприимства дорогих и ныне покойных разбойничков.

— Леша! — ахнул Люськин голос.

Сестра, как оказалось, выглядывала из дверного проема, и ее глаза были налиты самым настоящим ужасом.

— Это нужно немедленно обработать! — Люська бесцеремонно задрала на мне футболку и принялась обследовать кровоподтек. — Тебе же в таком состоянии лежать нужно! О, господи, да у тебя на голове кожа рассечена, а щеку ты свою видел?!

— Люсь, про щеку ты еще вчера все уши прожужжала. Не умру я! От такого не умирают… — я покривился, когда пальчики сестры немного нажали на брюшину, — но и добивать не нужно!

Из лачуги вышел Имар со снайперкой за плечами и моим дробовиком в руках.

— Нужно пойчи обыскать, — сказал он мне. — А чо жарко, завоня…

Он запнулся, увидев мои страшные глаза.

— Кого обыскать? — спросила подозрительно Люська.

Вчера ночью, когда все успокоилось и Санек стянул с себя пропитанную местным аналогом нефти и потяжелевшую от нескольких килограммов песка одежду, я рассказал сестре наспех сочиненную байку о напуганных нашим смелым отпором и бежавших разбойниках. Причем в это же время Имар оттаскивал подальше тело того несчастного, чья голова попала под мой выстрел возле валуна, внизу склона.

— Местность, — ответил я, забирая у Имара дробовик и подталкивая его от сестры. — Мы там вчера где-то дикую собаку подстрелили, вот хотим закопать ее, пока не завонялась…

— А почему прямо не сказачь? — недоуменно спросил Имар, когда мы спускались вниз по склону. — Пусчь знаечь, что ее как нужно защищали!

— Она покойников до смерти боится, — сказал я. — Да еще узнает, что их семь штук, да еще и мы виноваты в их упокоении… Переживать станет, плакать. Нам это нужно?

— Совсем не нужно, — согласился Имар и тут же значительно добавил: — Она насчоящая женщина, Алексей.

Я недоуменно посмотрел на него.

— Она не чакая, как наши женщины, что забыли, как ими бычь, — пояснил Имар. — Она, наверное, даже оружия в руках не держала…

— Не держала, — подтвердил я. — Кроме скалки и сковородки.

— Насчоящая женщина… — мечтательно протянул Имар и замолчал надолго.

Я похмыкал про себя и, следуя за Имаром, принялся рассуждать над событиями вчерашнего дня. Выводы из моих рассуждений были самые неутешительные: я был полностью не готов к опасностям Дороги. И дело даже не в том, что я умудрился попасть в лапы ночным разбойничкам и выжил только благодаря вмешательству сначала Мани, а затем и Имара. Нет, больше я был расстроен тем, что, придя в лачугу и обняв плачущую от переживаний сестру, я практически сразу отключился и благополучно проспал до самого утра, не позаботившись о ночной охране. Эту функцию добровольно взял на себя Имар, и мне было невыразимо стыдно перед этим человеком, которого я так мало знал и который, тем не менее, спас мне и Люське жизнь, а после всю ночь просидел не смыкая глаз, охраняя наш сон. Не клеилось это как-то к образу чернокожего партизана-отморозка, люто ненавидевшего представителей белой расы. Не срасталось как-то…

Мы подошли к тому месту, где лежали трупы подстреленных Имаром разбойников. Запаха пока не было, но я с брезгливостью приблизился к телам. Все-таки есть, остается в нас, людях, какое-то особенное отношение к трупам: вроде и понимаешь, что мертвец тебе никакого вреда не причинит, и все же какой-то скрытый страх перед покойником шевелится где-то внутри, напрягает нервную систему… Виной ли этому многочисленные киноновеллы о ходячих мертвецах? Вряд ли. Страх перед покойниками живет в нас, независимо от его веры или убеждений, и страх этот, скорее всего, от того, что мертвый человек — неправильный человек. Не должно быть такого, не запланировано Тем, Кто творил людей по образу и по подобию Своему, чтобы дух человеческий покидал телесную оболочку. А если оболочка после смерти и начнет двигаться, то это означает, скорее всего, что вместо ушедшего духа в нее вселился кто-то другой, злой, ненавидящий остальных, живых людей…