Алексей Волков - Время отмщения [HL]

Совет решил раз и навсегда запугать диких, показать, кто, несмотря на сознательную изоляцию, остается хозяином этого участка планеты. Пусть воспоминание о случившемся надолго отобьет у них охоту пересекать границы Благодатных Земель, раз уж предыдущие уроки стерлись из примитивной памяти.

Врагов надо постоянно учить, на уровне рефлекса воспитывая в них ужас перед просвещенным народом.

Старый управитель дворца оставался еще бодр телом и никогда не позволял себе ни малейших поблажек. Сложное хозяйство главной резиденции правителя требовало постоянного присмотра. А размеры ее были настолько огромны, что обойти все за один раз нечего было и думать. Поэтому управитель заранее назначал себе те места, в которых намеревался побывать завтрашним днем. Обычно его обход приходился на утро, когда не так пекло солнце, голова работала ясно и четко, а взор был остер.

Сегодня совершить намеченное с утра не удалось. Виной тому было совещание у Ахора, на котором управитель тоже был вынужден присутствовать в силу своей немалой должности. Потом был отъезд правителя, и это тоже не могло пройти без участия старика. Наконец, ворота закрылись, и дворец как-то сразу опустел.

— Пойдешь со мной? — спросил казначей.

Ему было поручено извлечь из подвалов некоторую сумму, потребную в самое ближайшее время на военные расходы.

Казначей был тоже немолод, начинал служить еще при деде Ахора и потому пользовался безграничным доверием правителя.

— Нет, у меня еще много дел, — отказался управитель дворца.

Он лишь проводил старого товарища до главной башни, после чего дороги их разошлись. Казначей отправился в подземелья, где защищенный от любых бед и случайностей хранился основной золотой запас государства, управитель же повернул в сторону Восточного сада. Согласно докладу главного садовника, уже несколько деревьев подверглись нашествию каких-то вредителей, и управитель желал лично оценить возможный урон и постараться наметить хоть какие-то меры по борьбе с напастью. Не то чтобы он не доверял садовникам, они неплохо справлялись с обязанностями, но все же долгая жизнь дает умному опыт в самых разных областях, и вдруг память подскажет что-нибудь из того, что уже было прежде?

Кроме того, управитель уже несколько лет не покидал город, и подобные прогулки являлись для него единственным общением с живой природой.

У первого же дерева старик застыл, коснулся высохшей рукой коры и полной грудью вдохнул благодатный воздух.

Что-то на мгновение закрыло солнце, однако среагировать управитель не успел. Огненный вихрь толкнул его в спину, бросил вперед вместе со сминаемыми, вырванными с корнем деревьями, и лишь Неназываемый сумел бы сказать, по какой из причин пришла к человеку смерть.

Но моментальная гибель — не самое худшее, чем может увенчаться долгая жизнь.

Залиль все-таки одержал верх в споре со своей излишне заботливой старшей супругой и теперь с нескрываемой гордостью проследовал в дальний угол дома, где, надежно укрытое от слуг и домочадцев, у него хранилось оружие.

Выбор, к глубокому сожалению торговца, был не столь велик. Тут совершенно отсутствовало все, что могло бы помочь в борьбе с летательными аппаратами или с боевой техникой. По вполне понятным причинам не было мин. Однако четыре винтовки, побывавшие в деле, пристрелянные, ласкали бы взор любого настоящего мужчины. Помимо них здесь же на треноге со спокойной уверенностью располагался пулемет — в юности Залилю довелось немало постранствовать с караванами, а на горных дорогах порою случается всякое, и пару раз сеятель свинца, как его называли поэты, здорово помог в борьбе с падкими на чужое имущество разбойниками. Кроме того, отдельно в шкафчике хранился пистолет-пулемет — «дырокол» — трофей из Благодатных Земель, купленный по случаю у ходившего туда отчаянного знакомого. Но Залиль считал его вещью несерьезной, пригодной лишь для боя на короткой дистанции. Хотя на узких улочках селений или в городах пользу можно было извлечь и из него.

Теперь предстояло главное: выбрать, что именно из сокровищ взять с собой, равно как и решить, кто из работников достоин сопровождать своего хозяина на святой дороге мести.

Рука Залиля сама потянулась к пулемету. Ребристый ствол наглядно напоминал о тех смертях, которые полетят в высокомерных жителей Элосты, и словно нашептывал: «Возьми меня с собой, возьми!» Как было устоять перед таким зовом!

Залиль не выдержал сладостного искушения и взял на руки тяжелое тело пулемета. И тут пол вдруг покачнулся, да так, что оружие едва не вывалилось из рук. Снаружи тревожно заржали лошади.

Торговец застыл в недоумении. Вроде бы здесь никогда не слыхали о землетрясениях. Тем не менее…

Додумать мысль он не успел. Стена мгновенно покрылась сетью трещин, но еще до того, как стена рухнула, сорвавшаяся вниз массивная потолочная балка ударила торговца в плечо, круша кости и вгоняя их в легкие. А затем весь дом обрушился, словно соломенная хижина, хороня в своих развалинах всех обитателей.

Взорвавшейся боеголовке было решительно наплевать, кого убивать — мужчин, женщин, детей или безмозглую скотину.

Юмис все-таки покинул свою нынешнюю пассию. Нет, он не боялся появления отца, грозного родителя ждали лишь завтра, однако поэт почувствовал скорый приход Музы и поспешил уединиться наедине с этой своенравной и капризной женщиной.

Впрочем, уйти далеко ему не удалось. Впереди в столбе дыма и пламени внезапно исчез дом, какой-то обломок пролетел над самой головой Юмиса, а затем вокруг словно разверзся ад.

Ударом раскаленного воздуха поэта бросило в уличную пыль, а от страшного грохота заложило уши. Юмис с трудом чуть приподнялся, ошарашенно озираясь кругом, но неожиданная тяжесть в голове мешала понять, что, собственно, происходит?

Дома, из которого он вышел, уже не было. Вместо него бесформенной грудой валялись какие-то обломки стен да куски дерева, и по ним, набирая на глазах силу, уже перебегали языки огня. Увиденное подбросило поэта, заставило вскочить на непослушные ноги, и, пошатывающейся походкой, едва не падая, мужчина ринулся туда, где совсем недавно опухшие от поцелуев губы ласково шептали ему:

— Останься, Юмис!

Он не внял просьбе, и теперь, сдирая руки в кровь, пытался разобрать развалины, добраться до недавно покинутой спальни, в которой, хотелось верить, находилась живой и невредимой женщина, внезапно ставшая самой дорогой на свете. Поэт ничего не слышал и даже сам не понимал, что бормочет одно и то же:

— За что? За что?

Что-то чрезвычайно острое и раскаленное сразу в нескольких местах ворвалось в его спину, обосновалось внутри, и вырвавшийся из горла короткий вскрик прорвался даже сквозь заложенные уши. Боль была адской, рот помимо пыли вдруг наполнился какой-то солоноватой теплой жидкостью. Сознание стало оставлять поэта, а его руки продолжали шевелиться, но уже не в желании разобрать завал, а лишь в приближении агонии.