Павел Алексеев - Десант строгого режима. Воля богов

— Да ты не злорадствуй. От тюрьмы и сумы не зарекайся. Кто знает, где ты завтра будешь. Глядишь, я тебя на соседней шконке увижу. Вот тогда и споёшь мне свою серенаду. Прокукарекаешь. Кстати, тебе-то я, чем насолил? Вроде нигде не пересекались

— Не дождёшься ты от меня серенад, — рассмеялся тот, ухмыляясь. Видно, от скуки ему захотелось поговорить, посамоутверждаться, — А на счёт, насолил или нет, это как посмотреть. Я про тебя наслышан. Нос свой совал, куда не надо, а это очень нехорошо. Людям хорошим, мешал работу делать. Люди, понимаешь, работу работают, с преступностью борются. А тут ты приходишь и многомесячный труд насмарку. А потом люди проблемы имеют.

— Невиновных в тюрьму определять, жизни ломать, карьеру — это ты называешь, бороться с преступностью? Кстати, вспомнил я тебя, Пастухов. Это твой племяша в Центральном следаком работает? Что рожу скорчил? Твой. Это вам я помешал, дачу у соседа отобрать. Вот за это ты меня и ненавидишь. Тоже мне, борец с преступностью, — тихо рассмеялся я, глядя на то, как Пастухов снова покраснел от злости.

— А за это, тебе от меня особая благодарность будет, — злобно просипел он, — У меня ведь, родни много. На строгач тебя пошлют в нужную колонию. А там мой родственничек тебя уже встретит. Так встретит…

— Ну, поживём, увидим. Встретит, так встретит, — покладисто ответил я, — А раз всё уже решено, может, скажешь, кто мне девку подкинул. Кому я так насолил?

Пастухов, откинулся на стуле, задумчиво крутя ручку между пальцев. Оценивающе, презрительным взглядом рассматривая меня. Лицо постепенно приобретало нормальный цвет.

— А не скажу я тебе ничего, Артёмьев. Будешь гнить на зоне и никогда не узнаешь, кто тебя туда определил. Так что, сиди и не дёргайся. Глядишь, лет через пятнадцать и выпустят по УДО. Хотя, я бы на твоём месте и не мечтал. Но, можешь и помечтать. Надежда умирает последней, — рассмеялся он.

— Злой ты, Пастухов. Злой и жадный. Как там хохлы говорят? Бог не теля, бачит видселя. Вот и ты где-нибудь проколешься и тебя схарчат. Так, что позлобствуй пока. А там, глядишь, и мы с тобой встретимся, пообщаемся, — пообещал я, глядя, как он снова наливается краснотой. А интересно, если его сейчас инсульт долбанёт, мне это тоже в вину поставят?

Неожиданно, по помещению прошла дрожь. Всё качнулось, в душе ёкнуло, среагировала вестибилярка. Чувство было такое, как на качелях, когда летишь вниз. Снова качнуло. И снова. За дверью раздались громкие вскрики, кто-то пробежал по коридору.

— Что это?! — испугано вцепившись в стол, спросил Пастухов, выпучив на меня свои глаза.

— На землятресение похоже, — ответил я, прислушиваясь к звукам, раздающимся из-за дверей. Интересно, что будут делать? Как положено, поступать в таких случаях в режимных учреждениях по закону, я не знал. Но эвакуировать наверняка никого и никуда не будут.

— Землятресение? Вот чёрт! Надо же! — засуетился Пастухов, — Ладно, давай дело. Завтра дочитаешь. Мне идти срочно надо. Я уже опаздываю, у меня ещё дел много.

Он надавил несколько раз на кнопку вызова охраны. Потом снова. Но звонок не сработал. Выругавшись, Пастухов поднялся из-за стола и направился к дверям, в этот момент снова здание качнуло и достаточно сильно, так что ему пришлось взмахнуть руками и ухватиться за стену. Он испуганно вскрикнул. Я тоже расставил ноги и вцепился покрепче в табуретку, что бы с неё не свалиться. Промелькнула паническая мысль, что сейчас всё рухнет и нас завалит.

Пастухов, повернулся ко мне с белым от испуга лицом, и хотел что-то сказать. Но в этот момент снова накренился пол, и он полетел к противоположной стене. Я тоже не удержался от неожиданного толчка и свалился с табуретки, почувствовав, как больно врезался браслет наручников в руку. Мимо меня пролетело уголовное дело, слетевшее с моих колен, в глазах потемнело.

Чувство падения всё длилось, тьма в глазах сменилась какой-то серостью, и исчезли звуки. Через какие-то мгновения, когда я только задумался странностью происходящего, в глаза ударил свет, в уши ворвался многоголосый мат. Я крепко приложился об землю, лицом проехался по мокрой траве и ударился обо что-то мягкое. Это мягкое, вспомнив чужую мать, зашевелилось и отодвинулось от меня. Я открыл, машинально закрытые при падении, глаза, поднял голову и тоже вспомнил чью-то мать.

Посреди большого поля, вповалку лежали сотни людей, многие шевелились, подымаясь, тоже растерянно крутили головами по сторонам. По внешнему виду, было заметно, что это заключённые. Среди них, попадались и люди в форме, сотрудники СИЗО. Рядом со мною, в своём модном костюме, на траве сидел следователь Пастухов, непонимающим взглядом, растеряно и испугано трясся и крутил головой, осматривая то, что его окружало. А окружало его то, что и всех. Поле, небо и никакой тюрьмы вокруг.

Поднявшись на ноги, я осмотрелся по сторонам. Невдалеке виднелся лес, в небе посвистывала какая-то птаха. Судя по всему, было раннее утро, трава ещё не просохла от росы. После тюремной атмосферы, воздух был одуряющее чист. Я вздохнул полной грудью, так что в голове зашумело, бодрость, ощущение нового и неизведанного ударили в мозг. Неожиданно, весь мой страх куда-то ушёл, я вдруг понял, что ненавистные стены СИЗО я больше никогда не увижу и началась новая жизнь. Отодвинув, на время, причины этого понимания, я повернулся к той роже, которую за сегодня уже люто возненавидел. Посмотрев на растерянного Пастухова, я слегка наклонился к нему и спросил:

— Ну, что, Пастухов? Я говорил тебе, что Бог не теля — бачит видселя? Говорил. Я говорил, что мы с тобой встретимся в другом месте и ты будешь этому не рад? Говорил. А теперь, держи обещанное, падла!

С этими словами, я с удовольствием, врезал ногой по толстой, потной, испуганной морде Пастухова.

Второй день наша толпа брела по степи. Время от времени, взявший на себя обязанности главнокомандующего — Резаный, отправлял группы бывших зеков на разведку. А заодно, и на поиски съестного, в ближайший лес, вдоль которого мы шли. Резаный, в миру — Николай, был по всем понятиям авторитетом. Не приживаясь долго на воле, он практически не вылезал из колоний. За достаточно короткое время, мы с ним нашли общий язык, в некотором роде разграничив зоны влияния. Он рулил всеми, а я ему в этом не мешал. Меня это в принципе устраивало, его тоже. На мою независимость он не покушался, чувствовал, что я скорее сдохну, чем выполню его указание или, скорее всего, ему горло перегрызу. Так-то, мы предварительно были наслышаны друг о друге, поэтому быстро договорились.