Иван Катавасов - Иная реальность

Пионерлагерь "Лесная сказка", наряду с макаронной фабрикой, мясокомбинатом и крахмальным спиртвинзаводом Киму Евграфову удалось без труда приватизировать во времена оны, когда любому влиятельному проходимцу позволялось брать столько экономического суверенитета, сколько он способен проглотить. Ни на аппетит, ни на желудок тогда еще молодой Ким Евграфов не жаловался, так как заправлял райкомом и райисполкомом в партийно-административной территориальной единице, где располагались данные промышленные объекты, позволявшие ему и его приближенным по-партноменклатурному обычаю выпить, закусить и отдохнуть на природе с девочками-комсомолками.

За это Кирилл Дербанов нисколько его не осуждал и отдавал ему должное, поскольку Ким Маратович Евграфов прекрасно знал, что такое партминимум и партмаксимум. Брал Евграф все-таки по чину и все смог переварить, наверное, потому что чтил заветы великих вождей и происходил из семьи потомственных провинциальных коммунистов с дореволюционным партийным стажем.

Дед Евграфа, старый большевик и заведующий венерическим диспансером Иосиф Евреинов был с почетом репрессирован как член ордена иезуитов и резидент парагвайской разведки, получив свои десять лет без права переписки с подельщиками и пациентами. Комсомолец Марат Евреинов за коммуниста-отца отвечать не стал, в соответствии с указанием вождя записавшись на фамилию жены, и впоследствии очень был тому рад в период борьбы с безродными жидовствующими космополитами. Сыном врача-вредителя Марату Евграфову стать не довелось, от старого мира он отрекся и при генсеке Хрущеве, развенчавшем культ своего предшественника, Марат Иосифович достиг номенклатурного поста зампредседателя облисполкома в соседней губернии. Сам Ким Маратович в мятежной юности тоже хотел сменить отцовскую дворянскую фамилию на что-нибудь более подходящее вроде Виленский или Марксятников, но старшие товарищи по партии ему указали, что это было бы нескромно, так как у него и без того политически правильное имя-аббревиатура Ким -- Коммунистический интернационал молодежи.

Кимовцем и коминтерновцем Кириллу Дербанову быть не пришлось, потому как задолго до его рождения внешнеполитическим шпионажем стали заниматься совсем другие партийные и комсомольские международные организации. Кирилл лишь успел побывать в октябрятах, в знак чего полтора года носил красную пентаграмму с фантастической кудрявой головой внутри, тогда как взаправдашний лысый череп Ильича I располагался совсем в ином месте. В пионерах юный Кирилл Дербанов очень недолго состоял заочно, после того как классная руководительница объявила своим подопечным, что она их туда записала.

Так бы Кириллка жил не тужил пионером-заочником до самого запрета КПСС с детско-юношескими филиалами, если бы любящие родители не засадили его в пионерский лагерь. За забором домашнему мальчику Кириллу пришлось очень несладко не только потому, что его одели в пионерскую робу с красной удавкой на шее и поднимали ни свет, ни заря. Впервые в жизни он строем ходил в общую столовую, в общую баню с девкой-вожатой (сама, мымра, не раздевалась, а на пацанов таращилась!) и спал в общей камере. Все бы ничего, но он оказался самым младшим и одним из самых слабых в лагерном отряде номер шесть, в одиночку, без дворовой команды, в окружении врагов из других районов. Несколько ночных драк с применением подручных средств, и все встало на свои места, а сокамерники отыскали новый объект для издевательств. Но мальчику Кириллу нисколько не понравилась сама возможность того, что кто-то имеет право гонять его по зоне лагерным бушлатом. Также как и то, что он сам ни за что ни про что может угодить в лагерную зону не на три недели, а на более длительный срок с другим режимом принудительного содержания в огражденном со всех сторон пространстве.

В лагере труда и отдыха Кирилл Дербанов, окруженный заботой коммунистической партии и советского государства, долго не находился. В конце августа однажды утром прикатил из города начальник лагеря с белым лицом, тайком в кабинете сжег свой красный партбилет, а пионеров в красных галстуках и белых рубашках разобрали по домам срочно приехавшие испуганные родители, имевшие бледный вид. Красного в те дни было мало, белого намного больше.

Вскоре красные вернулись, но уже в обличье добропорядочных коммерсантов, солидных предпринимателей и видных промышленников. Ким Евграфов стал капитаном ликероводочной индустрии и пищевой промышленности, причем не из последних в городе. Мясохладобойня Евграфа против импортной продукции не сдюжила, зато отечественная водка-евграфовка обрела ранее невиданные и неслыханные крепость и специфический деревянный вкус. Сучковатая евграфовка шла на ура и заслуженно заняла свое место среди других народных марок, включавших в себя высококалорийные продукты повседневного и праздничного спроса.

Народ требовал продолжения банкета, социологический рейтинг евграфовки был весьма высок, и в столице предложили Киму Евграфову баллотироваться по коммунистическому списку. Быть народным избранником товарищу Евграфову понравилось. Но счастье было недолгим, потому как те, кто принимает политические решения, напитков, подобных евграфовке, не употребляют ни внутрь, ни наружно, и потому на второй срок в парламентариях Евграфа не оставили. И с одномандатным округом он промахнулся, где на него ополчилось горбачевско-лигачевское общество трезвости, а в день выборов хитроумные либерал-конкуренты бесплатно на разлив давали опохмелиться его избирателям на противоположном конце города.

Но дело было даже не в происках политических оппонентов. Основная промашка депутата Евграфова состояла в том, что он необдуманно сунулся в столицу со своей кимовкой-евграфовкой провинциального разлива. Кимовка-евграфовка свободной конкурентной борьбы марксистских идей и мнений не выдержала -- мол, сортов водки много, а электорат один, поэтому Ким Евграфов лишился депутатства, вернувшись, тем не менее, в родные пенаты с нажитым политическим и финансовым капиталом.

В ментовском мятеже Евграф держал нейтралитет, в тройственное согласие не входил, но после активнее всех призывал к примирению и всепрощению, а уволенных из внутренних органов милицейских товарищей записал в свои красногвардейцы. Позднее он присоединил к своей парторганизации несколько независимых коммунистических группировок. Но на новых выборах его опять не пустили в компартийный список. Одно время поговаривали, что Евграф намерен обменять с доплатой свой водочный бизнес на столичное депутатство, но слух не подтвердился. И Ким Евграфов по-прежнему оставался одним из столпов губернского высшего общества. Потому как в бытность Кима Маратовича столичным депутатам, нашлась пропавшая грамотка, где значилось, что предок Исаак Евреинов, подвизавшийся думным дьяком при дворе царя Бориса, был пожалован сельцом с крестьянами и дворянским титулом. Переходить на фамилию деда-большевика и двоюродной прабабки, присяжной суфражистки, Евграф не стал по антисемитским соображениям, но в городское благородное собрание вошел, поскольку имел хоть и коммунистическое происхождение, но далеко не пролетарское.