Антон Кравин - Тёмные тропы

– Экраны? – предположил Картограф неуверенно.

– Не думаю, – отозвался Рэмбо. – Я все пытался сказать, но не успевал. По-моему, мы на космическом корабле. На Ковчеге. Все, что я прочитал, ложится в эту теорию: мы внутри огромного Ковчега, и это не экраны, а… скажем так – окна в реальный космос.

– Корабль… – растерянно протянул Данила. – Но как же долины? Джунгли?

– А ты вспомни: там все неестественное. Это – карантинная зона, шлюзовый отсек, специально для того, чтобы инопланетная шушера вроде нас не разбредалась по Ковчегу и не мешала хозяевам.

Данила зажмурился, присел на корточки и сгорбился, уперев лоб в сведенные колени. Посидел так несколько секунд, потом выпрямился. Под эту теорию попадало все, даже дикарская цивилизация змееглазых, – они были гостями, а не хозяевами Ковчега!

Но тогда где же его настоящие хозяева?

Данила повторил этот вопрос вслух, и отозвался Маугли:

– Вот они.

Тонкий палец с обломанным ногтем показывал вперед.

На круглый постамент, высящийся в середине зала.

Размеры помещения потрясали: диаметр купола был несколько километров, противоположная выгнутая стена просматривалась с трудом. Поэтому Данила не мог даже примерно решить, какой высоты этот постамент. Но на нем, на далекой плоской вершине, угадывались фигуры, странные и неподвижные.

– Пойдем, – прохрипел Данила (а может – Момент?) внезапно севшим голосом. – Пойдем, посмотрим!

– Не хочу, – Маугли шмыгнул носом. – Не пойду я к ним.

– А куда ты денешься?

Было совсем тихо – только дыхание людей и их шаги. Хозяева не подавали признаков жизни. Данила присмотрелся: в центре постамента высилась статуя, какая-то абстракция.

Наверное, их занесло в молитвенную комнату или храм.

– Тут надписи, – сказал Рэмбо. – Смотрите, по всем дугам.

Действительно, разделяющие купол на части дуги были покрыты уже знакомыми светящимися знаками. Рэмбо, как зачарованный, подошел к стене купола, задрал голову. Данила зачем-то приблизился к нему.

Нет, наверное, это был не экран. Слишком четкое изображение, не исказившееся при приближении. Данила протянул руку, чтобы дотронуться до прозрачного материала, но не решился. Ему показалось, что тот треснет, и он провалится в космос. И еще казалось, будто от окна веет могильным холодом.

– Посмотри, – Рэмбо говорил еле слышно, – ты только посмотри! Надписи! Что-то типа летописи. Наверное, они писали ее целыми столетиями. И столько же лет понадобится, чтобы прочитать.

Эта летопись на дугах напоминала надгробие или роспись в храме. А до постамента было далеко, очень далеко. В полной тишине, под мягким искусственным светом и мерцанием звезд, отряд побрел к нему. Торжественность помещения, его размеры угнетали настолько, что не хотелось говорить. Даже Рэмбо утратил восторженный задор.

И еще – вспоминалось всякое. Данила не мог отделаться от ощущения, что идет, окруженный покойниками. Мама, Генка, Прянин, и многие, многие другие. Те, кого убил Данила, те, кто погиб ради него, и те, кто погиб из-за него.

Постамент, сначала, сколько ни иди, остававшийся неизменным, наконец-то начал увеличиваться. Данила разглядел ступени, вполне человеческие ступени, ведущие на рукотворное плато. Если задрать голову, можно разглядеть край, но решительно непонятно, что там, наверху. По мере приближения замедляли шаг, Маугли неожиданно схватил Данилу – видимо, лягушонок боялся.

Даже Картограф молчал.

И Рэмбо молчал тоже.

Так, в тишине, они подошли к подножию. Подниматься не хотелось никому.

Мерцали звезды, по подножию постамента змеилась надпись.

– Тут что-то торжественное, – неуверенно сказал Рембо, – я не могу точно прочитать, понимаю только некоторые слова. Наверное, отличается от повседневного наречия, как, знаете, древнерусский от старослава.

– А если хотя бы примерно?

– А если примерно, Данила… Ну что-то про предназначение, поиск, надежду, новый дом, мать, возрождение. Точнее не сумею, уж извини.

– Ничего, – пробормотал Данила, глядя на лестницу, – ничего. Сейчас поднимемся и все узнаем.

Путь по ступеням оказался сложнее и страшнее, чем Данила мог себе представить. Перил не было. Узкие ступени уходили ввысь под довольно большим углом, и казалось, что вот-вот сорвешься, – ногу приходилось ставить на носок, пятка повисала в воздухе. Ныли икроножные мышцы, противно подрагивали колени: согнуть, разогнуть, согнуть, разогнуть… На высоте примерно пятиэтажного дома Маугли попросил об остановке. Присели прямо на ступени, осмотрелись.

Отсюда пол зала казался островом, плывущим посреди неба. Созвездия за время пути чуть сместились.

У Картографа была с собой вода и немного вяленого мяса, Данила разделил порции поровну, чтобы досталось каждому, но аппетит не шел и жевали механически.

– Интересно, куда летит этот корабль? – спросил Картограф.

Вопрос остался без ответа. Даниле даже не было интересно: здесь, в этом зале, стирались эмоции, стирался сам смысл жизни. Он помнил, что по-прежнему должен отыскать ускользнувшего отца и задать кое-какие вопросы, помнил, что ничего не изменилось. Но это не имело никакого значения перед лицом вечности.

– Надеюсь, что не к нам, – Картографу надоело молчание. – А если к нам, надеюсь, что на нем хозяйничают добрые гуманоиды, несущие всякие блага и свет знаний. Хотя я не верю в справедливость и в хеппи-энд.

– Веришь ты или нет – не имеет значения, – Данила поднялся. – Идем, пора во всем разобраться.

Алан Мансуров вообще-то не пил – то есть не злоупотреблял спиртными напитками, предпочитая хороший скотч классическому офицерскому напитку – коньяку, но похмелье по молодости его не миновало. То, что он чувствовал сейчас, было похоже. Не совсем, но близко.

Каждый удар сердца отзывался гулом в ушах, резью в желудке, неритмичным стуком в висках. Рот заполнила горькая слюна. Ломило в затылке. Чуть-чуть поташнивало.

Черная дыра портала – или шлюза, как орал предатель Рэмбо, – вывернула полковника Мансурова наизнанку, разорвала на мелкие кусочки и собрала обратно, но уже в другом порядке.

Тело Шейха протестовало. Мозг, одурманенный переходом, вяло контролировал происходящее.

Алан лежал на чем-то холодном и скользком. Руку привычно тяжелил «стечкин», ребристая рукоятка грела ладонь. Под затылком – будто бы кусок льда. Напрячь шею, оторвать затылок от пола. Теперь – напрячь брюшной пресс. Сесть. Удалось с первого раза. Оглядеться.

Темно. Ночь, что ли? Шейх прищурился: нет. Вон стены, потолок, пол твердый и гладкий. Помещение? Вроде бы. Стены без углов, значит, помещение круглое или овальное. Вдоль стен – что-то типа цистерн. Одинаковые, штук двадцать. На полу рядом валяются Лукавый и Марина, оба без сознания. А, нет, вроде, Лукавый зашевелился.