Александр Шакилов - Осторожно! Мины!

Но получилось наоборот: денег дали не по-детски много. Трудитесь, ребята! Родина вас не забудет!

И таки вламывали, да. Кристаллическая сварка, макраме из атомов. И комплексные завтраки в полиэтиленовых судочках, не выходя из лабораторий. Передайте имбирь, пожалуйста. Если вас не затруднит.

Свободное время? Да, такое тоже случалось. И все-таки обитатели шарашки медленно сходили с ума…

Семенов-Рубинштейн, профессор, вырастивший АК-704 с подствольным гранатометом на базе почв соснового бора восточно-украинского типа, был первым. Вклад профессора в мировую науку оценили квартальной премией. Это событие конечно же стоило отметить, славно гульнув с коллегами. В общем, сакэ было выпито более чем достаточно.

О нарушении внутреннего распорядка тотчас сообщили совету кураторов. Вояки с интересом изучили избранные художества яйцеголовых и махнули лапками: нехай детишки побалуют, им нужна разрядка – работают в атмосфере постоянного стресса и мозгового штурма. Короче, не мешайте, пусть расслабятся.

Не мешайте – и ладно. Охрана бездельничала с чувством выполненного долга: пивко хлебала и в маджонг на щелбаны сражалась. А потом…

Неожиданно трезвый Семенов-Рубинштейн, тощий, в старомодных очках, запер изнутри шлюз лаборатории, переоборудованной в банкетный зал, и сменил код доступа. У грядок боеприпасов пару минут он провел, любуясь делом всей своей жизни. Рассмеявшись, сорвал с нижнего яруса всходов самый спелый двухсотзарядный магазин. И еще два сунул во внутренний карман халата. Затем отправился к автоматным грядкам. Собственно, грядками называть их не совсем верно. Это паутина серебряной проволоки и оптоволокна, пластиковая стружка и стальные опилки, минеральные добавки и гранулированный куриный помет. Много кремния. Много меди и титана. Рассада ударно-спусковых механизмов. Легированные подкормки. Лепестки пламегасителей, почки глушителей и прицелов. Стебли прикладов и пистолетных рукояток. Наросты газовых поршней. Корешки шомполов, пестики штыков… И все это живое, настоящее и смертельно опасное. Каждая кристаллосистема – самостоятельный организм, развивающийся до тех пор, пока не возникнет природная – естественная! – потребность оплодотвориться и продолжить себя. А репродуктивная функция возможна лишь при симбиозе всех составляющих АК-704. В итоге механизмы стыкуются, образуя половозрелое огнестрельное оружие. А семя – это пули.

Семенов-Рубинштейн кусачками отделил от грядки черный, блестящий смазкой АК-704.

Клацнула защелка приемника магазина, спусковой крючок освободил курок, ударник – и выстрел. Пороховые газы, поршень, рама… Затвор, патронник и канал ствола… Цикл. Пули-семена. Огонь на поражение, крики, стоны. Третий магазин нужен, чтобы добить раненых коллег одиночными.

Профессор расстрелял всех своих гостей. Славно отметил премию, праздник удался. Пятнадцать человек в минус.

Подствольник тоже пригодился: испытательные стенды разорвало в куски, начался пожар…

Сгорело все: результаты экспериментов, не имеющих аналогов в мире, – терабайты инфы по методике ускоренного роста автоматического оружия, возможные патогенные отклонения и борьба с ними, поломки, отказы АК-704 и способы их устранения в полевой обстановке с помощью корешковой системы регенерации…

После того случая «гайки» немного ослабили: начальникам отделов разрешили увольнительные в город.

Макс мотнул головой.

Что это было? Это его воспоминания? Какие еще грядки, диверсанты и Технопарк? У Макса что, была личная секретарша?

Вопросов много, а ответов нет.

Толстяк Касиус – для друзей Касси – смотрел ему в глаза и улыбался.

Лисьи шкурки, сшитые тонкой проволокой, греют бока и прячут спину от сырого холода. Укрыться бы с головой, спрятаться от утренней ядовитой росы, но Соколу до боли в груди надоело бояться, он наслаждается своим бесстрашием, таким глупым, таким безумным.

До утра еще далеко, луна и звезды, где-то рядом воют волки. А Стасу все равно, он – почти голый! – валяется под открытым небом. Его одежда – татуировки и ожерелье из медвежьих клыков. Стаса не страшат смертельные ливни и тигры-людоеды, его больше не заботят Обожженные Бедра, не волнует судьба Лизы, он простил негодяя-разлучника, ему уже не хочется домой, к маме. Вот только Отшельник… Старый Сокол то и дело возвращается мыслями в убежище одноногого старца, что-то не дает ему покоя, что-то случилось во время их последнего разговора. Вот только что? Хвостом енота шевелится мыслишка, вот-вот, сейчас схватишь, а никак!

При чем здесь Отшельник, а? Ну при чем?!

Забыть. Забыть всё. Просто валяться вот так, смотреть вверх, потому что Соколу хорошо – так хорошо, как не было никогда еще.

Ха-арра-ашшшо-о-о!!!

И не надо лучше.

Ведь она рядом.

ОНА!!!

Когда она рядом, звезды такие яркие, что можно ослепнуть.

Сила распирает тело Стаса, оно искрится, как тысяча тысяч светлячков, как угли сотен отгоревших костров. И грохот в ушах. Это что, тамтамы врагов, гром небесный, бубен шамана? Стасу тесно в себе, кожа и кости мешают ему размазаться по междутропью тонким слоем подогретого на солнце солидола. Через край себя без остатка лей, выплескивай! Всего себя! Ты – твердый, ты – горячая сталь, ты – движение разбухших мышц. Без остановки: вперед-назад, вперед-назад, привет и прощай, вот он я, и нет меня…

Ритм, ритм, ритм!

И вздохи, хрипы и стоны.

– Тебя как зовут? А, милок?

– Стас. Меня. Старый Сокол. А тебя?

– Ста-а-ас… – Девица-красавица, мать волчьей стаи, катает его имя вдоль языка, деснами гладит: – Ста-ас! Со-о-око-ол!..

– А тебя?

– Баба Яга, костяная нога! – Смех у нее молодой, задорный. И всхлипывает так, что непонятно, хорошо ей или плохо. Может, больно где прижал или, наоборот, не дотянул, глубже надо было?

– А серьезно? – Удар, до упора, насквозь, и резко, и еще, и звезды взрываются, а Луна, ломая верхушки кедров, опускается круглым ликом меж коленок, закинутых на широкие плечи. Стас ложится на гибкое тело, громко дышит, отдыхает, чтобы потом опять до упора и насквозь.

Из-под него, игриво:

– У-у, ты какой серьезный. Спи. Или еще разок бабушку поборешь? На лопатки бабушку, а? И сверху, и подольше? – Смех у нее заразительный, не обидный.

– Холодно, – говорит Стас, хотя ему совсем не холодно.

– Так давай, милок, погреемся вместе, обнимемся.

И вновь грохот в ушах.

И вновь ее смех.

Подкинуть бы веток в костер, да зачем? Небо-то уже сереет. Вот и ночи конец, и взгляды, встречаясь, испуганно разбегаются.

У Старого Сокола как пелена с глаза упала. Одеваясь, он искоса поглядывал на хозяйку трамвая. Она… она же старуха, ей лет-то сколько?! Она старше матери Сокола, намного старше. Когда она повернулась к нему спиной, он увидел узор на ее накидке: священную паутину, знак Грома и Человека-Паука, Четырех Ветров, Земли и Неба. Паутина – оберег серьезный, тяжелый. Не каждый сумеет такой Знак на спине унести. Старуха вот сумела. Да, старуха! И никакая она не девица-красавица!