Сергей Сезин - Провозвестник Тьмы

Дверь сильно разбухла, но толчку поддалась. Внутри избы царило запустение. Когда-то люди ушли отсюда, но собирались явно в спешке: на полу валялось много вещей, оброненных и не подобранных. Разбитая тарелка, целая стопка, женский платок, сильно поеденный молью, какая-то тряпка. Вот тут рассыпаны рыболовные принадлежности. У хозяина они были в коробке из-под леденцов, с жести которой давно стерлись все рисунки и надписи.

А вот это вроде буфет – может, там чего съедобного найдется. Уксус либо перец – они в закупоренном виде вряд ли испортятся. И вот накликал: перец и соль действительно были. Лежали они в небольших жестяных коробочках, а на боках сквозь рисунок было процарапано название содержимого. А вот сахара или муки не было. И чего-то другого съестного. Зато след паники был – хозяин забыл початую поллитровку самогона. Был он залит в бутылку без этикетки и заткнут корковой пробкой.

Гм. А что с ними, этими трофеями, делать-то? Ну, соль и перец я возьму. А вот самогон? На кой он мне? У меня и так с головой не в порядке, а я еще буду пить эту местную драгоценность на пустой желудок! Земноводное из глубины души подало голос, что надо взять. Для дезинфекции, например. Или на обмен. Ладно, подумаю еще. А эвакуация явно была спешная, на грани паники. Самогон забыли, и вот эту тоже неплохую вещь – фонарик-жучок с динамкой. Жмешь на рычажок – фонарик жужжит, и лампочка зажигается. А сколько он тут валяется? Может, уже того? Я нажал, клавиша подалась чуть туго, но потом фонарик бодро зажужжал и дал пятно света на стене.

Я поднял с пола тряпку, смел толстый слой пыли со стула и уселся на него, разглядывая обстановку и слушая стук дождевых капель в оконное стекло.

М-да-с, вот еще одна загадка бытия. Когда эти люди на грани паники отсюда уехали? Сколько с тех пор времени прошло? Календаря на стенке нет. Везде толстый слой пыли. Мебель в избе явно старая. Половина ее – явно местного производства: стол, табуретки, лавка. Зато кровати железные, давно знакомого фасона. Матрасы тоже домашней выделки, из лоскутов шиты. Часы – ходики с котом – давно остановились. Они показывали начало пятого, только какого дня и какого года? Ответа нет. Буфет тоже известного фасона, только сильно на нем фанера отслоилась. Наверное, люди уехали не в этом году. А, допустим, в прошлом. Всю зиму в избе не топили. Вот от влаги и отклеилась фанера. Все, конечно, древнее, но в деревне это сплошь и рядом, что и мебель старая, и ходят в старом, а новые хорошие вещи украшают сундуки. Их надевают только по праздникам.

А вот в сундук-то я и загляну, благо хозяева его бросили полуоткрытым. Нет, тут их паника не одолела, и хороших вещей они в нем не забыли. Зато забыли почетную грамоту. Ею был награжден за отличную учебу и примерное поведение ученик пятого класса Семеновской неполной средней школы Веснухин Николай. Дата – май 1946 года. Реквизиты грамоты до боли напоминали сталинские времена. Бумага глянцевая, очень хорошая и не пожелтела. Ох, не зря гнетет меня предчувствие про провал в прошлое. Ох, не зря. Еще раз глянул на фонарик, желая поискать, как назывался завод-изготовитель. Да, есть. Черняевский завод «Заря». А вот тут ничего сказать не могу.

Дождик мерно постукивал. Я разыскал среди разбросанного хлама детскую книжку «Русские народные сказки» и пролистывал ее от безделья. Новых для себя сказок я там не нашел. Но сказки и стук капель меня малость разморили, и я, видимо, задремал. Очнулся от каких-то шумов на подворье. Дождик уже не стучал, зато во дворе что-то позвякивало и постукивало. Украдкой я выглянул в окно и увидел под окнами задок телеги, какие-то мешки в ней. Гости!

И услышал тяжелые шаги по ступенькам крыльца. На цыпочках метнулся к ходу, доставая топорик из-за пояса. В тот момент я действовал на автомате, удивляя себя сам. А позже, когда я пытался проанализировать происшедшее, припомнил, что все время я ощущал тревогу и приближающуюся ко мне угрозу. Непонятную, беспокоящую, и каждый шаг на крыльце усиливал это ощущение угрозы. Поэтому я застыл за дверью, подняв топорик и выдвинув вперед ногу, чтобы меня не прибило дверью при сильном пинке по ней. А кто же войдет? А что делать? Бить его или не надо? А если бить – то со всей дури или так, чтобы только отключить?

Дверь со скрипом подалась в комнату. Поскольку был выше нее, я увидел, что у заходящего неестественно белесые волосы, каких даже у альбиносов не бывает. Я сделал шаг, половица скрипнула, потому вошедший успел повернуться ко мне вполоборота. Ну и отвратная же рожа на меня глянула! Прямо оживший кошмар из Голливуда! Странно белые волосы, серо-синее лицо, еще более темная синева под глазами, губы цвета синяка. И черные глаза. Но не просто черные, как у многих, а ОБРАТНО ЧЕРНЫЕ. То есть у него была не черная радужка, а черный БЕЛОК. А то, что у нас называется радужкой, – белесого цвета.

Прямо монстр из фотоаппарата. Человек-негатив. Сомнения улетучились. Обух топора ударил ему в висок, что-то противно хрустнуло, и монстр стал обмякать и заваливаться. Я подхватил его левой рукой за плечо, чтобы он не грохнулся слишком громко. Вдруг он не один, хотя разговора я и не слышал. Одет он был в распахнутую стеганку и рубашку. На поясе в нерасстегнутой кобуре – немецкий «вальтер» П-38. А ведь я его прибил. Сердце не бьется. Мама дорогая, убил. Но ведь это не человек, это чудище какое-то. У него еще и зубы черные. Не от гнили, а от природы, что ли. Вот у вас и у меня зубы разных оттенков белого. А у него – они сами по себе черные, так, как у нас белые. Упырь какой-то. Валить отсюда надо – еще не хватало мне с компанией упырей встретиться и их собой покормить.

С «вальтером» я раньше дела не имел, только читал про него. Аккуратно потянул за насечку на затворе, затвор с тихим лязгом вернулся на место. Курок взведен, сзади торчит указатель патрона. То есть вроде бы готов стрелять. А предохранитель? Вот он тут, но как по нему понять, он включен или нет? Вроде бы в книжке писали, что у него включение обратно макаровскому. Блин, а как у «макарова»? А уже не помню, стрелял я из «макарова» только раз, и то еще в институте.

Вот зараза! Вытащил запасной магазин из кобуры, сунул его в сумку и осторожно пошел наружу. Выглянул – никого. Только телега и вороной конь. Он ко мне крупом повернут, может, и не весь вороной, но мне-то до его масти какое дело? Соскочил с крыльца и, пригибаясь, кинулся к изгороди, что выходила на соседское владение. Перескочил через нее, потом через двор промчался, потом вновь изгородь.

Остановился я аж в двух верстах за деревней, у опушки леса, когда из меня уже все силы от бега вышли. Никто по мне не стрелял, что славно и здорово, ибо никто меня не усмотрел на дальности уверенной стрельбы или как это среди стрелков называется. Сел под елочку, ноги вытянул и стал глядеть обратно на деревню – вдруг кто за мной побежит или поскачет.