Андрей Буторин - Мутант

– А если спросят, что ромозовцы вообще в Ильинском делали? – задал очередной каверзный вопрос Пистолетец.

Но Глеб и тут нашелся.

– А это не их дело. С чего мы должны им отчитываться, докладывать о наших задачах и целях? Я уже говорил: чем меньше мы будем говорить, тем лучше. Будем даже изображать некоторое высокомерие – все же морозовцы наверняка считают себя выше «диких», тем более, что не особо их у себя и ждут. Так что, вероятнее всего, и сами «дикие» с подобными расспросами приставать не будут – не дураки, чай.

– Рудаки везде найдутся, – философски изрек Пистолетец.

– Вот тогда и скажем, что это не их дело. И вообще, я понимаю, конечно, что этот план не идеален, но, по-моему, в наших теперешних условиях самый безопасный.

– Для вас! – вскинулся Пистолетец. – А меня «дикие» прирежут!

– Не посмеют при нас. Не захотят ссориться с морозовцами. И у нас автомат.

– С тремя партонами… – буркнул лузянин.

– Пистолетец, – умоляюще посмотрел на земляка Сашок. – Ну пойми же ты, что никто из нас, кроме тебя, не может стать «храмовником»!

– Но я тоже не похож! – скрестил на груди руки Пистолетец. Казалось, еще немного, и он заплачет.

Едва не плакал и паренек:

– У тебя только руки… Мы их завяжем! Теперь тебе автомат держать не надо, и мы замотаем пальцы полностью, никто не увидит, что их больше пяти. Мы быстро-быстро эти деревни пройдем! Мы не будем там останавливаться. А еду просто с собой попросим, да, Глеб?

Мутант кивнул. И не выдержал, отвернулся. Ему тоже очень не хотелось подвергать товарища опасности. И даже не столько опасности, как унижению. Конечно, он судил по себе. Как только представил, что это ему пришлось бы нацепить на себя одежду погибшего, а потом изображать храмовника, – ему сделалось тошно. Он не просто ненавидел этих людей – он испытывал к ним отвращение. И теперь, вынуждая, по сути, Пистолетца сделать это, он почувствовал нечто вроде гадливости к себе самому. И сказал вдруг:

– Толя, ты извини… Но это правда нужно. Нам всем. Сделай – и обещаю: ты никогда больше не услышишь от меня ни одной насмешки. И я… я навсегда запомню, что ты для нас сделал. До самой смерти не забуду, поверь! Даже если вся остальная память откажет.

Пистолетец сглотнул комок и быстро повернулся к мутанту. Хотел что-то сказать – и не смог. Выдавил только:

– Спасибо…

А вот Сашок все-таки разнюнился – завсхлипывал, стал вытирать глаза. Потом вскочил, побежал к реке…

Пистолетец начал успокаиваться. Глубоко вздохнул – раз, другой… Смотрел он при этом на юношу. И произнес наконец, не поворачивая головы:

– Хороший парнишка. Зря я на него тогда… И ты хороший. Правильный. А вот я…

– А что ты?

– А!.. – махнул рукой лузянин. Потом все же перевел взгляд на Глеба. – Я сделаю. И можешь насмехаться, ничего страшного.

– Я обещал. Значит, не буду.

– А вдруг я и впрямь что-нибудь когда не так сделаю?

– Ну, обругаю тогда, если что, – улыбнулся мутант. – Не ругаться-то я не обещал.

Троица путников двинулась дальше, когда солнце начало уже пригревать. Но сейчас Глеб не сильно переживал из-за времени – все-таки восемь, ну, пусть десять километров, можно было преодолеть часа за три-четыре, с учетом неровностей берега, необходимостью перехода впадающих в Юг речушек и преодолением прочих естественных, но не критичных природных трудностей. Гораздо больше его тревожило то, что предстояло дальше. Пару раз он даже собирался дать отбой разработанному плану, думая плюнуть на предосторожности и идти через деревни как есть, говоря людям правду. Впрочем, подумав, он все же так и не стал ничего менять. Да и то – что значит «говорить людям правду»? В чем она, эта правда? Хорошо, о Сашке и Пистолетце правду говорить можно. А о себе? Какую правду он скажет, если сам о себе ничего не знает? Говорить же о проблемах с памятью – совсем насторожить местных «диких», а то и настроить их против себя: маловероятно встретить здесь человека, который бы сталкивался с подобной проблемой, следовательно, ему вряд ли поверят. А если он врет, то почему? Что-то скрывает. И наверняка нечто подозрительное. Причем если врет и что-то скрывает один, то, скорее всего, врут и другие. Не лучше ли избавиться от этой подозрительной троицы?… Вот что могут решить местные. Вероятность невелика, – скорее, с ними просто не захотят контактировать – но зачем рисковать? Вот и оставил Глеб принятый план без изменений. Будь что будет!

Тем более, удача, кажется, повернулась наконец-то лицом к путникам. Шли они легко и быстро. Берег северного Юга особых проблем пока не приносил. В самом начале пути пришлось, правда, разуться и закатать штаны – перешли вброд речку Ольшанка, которая была отмечена и на карте. А дальше просто топали и топали, изредка поднимаясь выше по береговому склону, если пройти возле самой реки мешали слишком обрывистые кручи, густые заросли ивняка либо упавшие деревья. Не нападали на друзей дикие звери, не досаждали насекомые – разве что изредка покусывали самые обычные комары и слепни, к которым каждый из троицы, не будучи неженкой, и так уже привык с детства. Короче говоря, все шло очень даже неплохо. Если бы не поджидавший вскоре приятелей населенный участок пути, каждый из них готов был с радостью идти так до самого Устюга. Но тревожный участок с каждым шагом становился все ближе и ближе. А настроение путников, соответственно, портилось все больше и больше. Наконец, судя по карте, подошли к отмеченным на ней селам настолько близко, что дальше идти без соответствия разработанной легенде становилось уже рискованно. Сделали остановку для переодевания и для того, чтобы собраться с духом.

Одежда храмовника оказалась Пистолетцу немного великоватой, но не настолько, чтобы это сильно бросалось в глаза. Рукава «сутаны» закатали, саму ее слегка укоротили ножом. Брюки заправили в сапоги, которые, к счастью, пришлись совсем впору. Слишком длинные полы рубахи, хоть их все равно не было видно, обрезали, чтобы получившимися лентами «забинтовать» лузянину руки. Шнурками из его «родных» ботинок завязали сзади руки – не слишком туго, только для виду. Остальную одежду Пистолетца, положив внутрь ботинки, связали в узел, который доверили Сашку. Автомат, разумеется, продолжал нести Глеб, направив теперь его ствол в спину старшего лузянина и поставив на предохранитель. В случае внезапного нападения какой-нибудь твари это, конечно же, дало бы секундную или около того задержку, но мутант предпочел пойти на этот не такой уж значительный риск, нежели подвергать более явной опасности товарища – стоит запнуться, случайно зацепить спусковой крючок и…

Очень не хотелось Пистолетцу надевать противогаз. Сам лузянин объяснял это тем, что брезгует касаться лицом этой штуки, потому что она была на лице покойника. Но Глебу почему-то показалось, что Пистолетец слегка побаивается жутковатой пучеглазой маски. Мутант ее тщательно вымыл и натянул на голову друга: