Энди Фокстейл - Компиляция. Введение в патологическую антропологию

Поставщик медицинских сенсаций, тля!

Чтобы получить право на медицинскую практику, нужно пройти долгосрочный курс специального обучения. Порою изнуряющего. До такой степени, что хочется заорать благим матом: «В гробу я вас видал, засранцы недужные!»… Врачом же ты сможешь назваться лишь тогда, когда в каждый свой день рождения начнешь выгребать из почтового ящика хотя бы десяток поздравительных открыток от пациентов, чьих имен ты не помнишь, при этом в пол секунды воскрешая в памяти их патологии.

Трудно лечить отдельно взятого человека. Зато легко и приятно лечить человечество. Обнажать социальные язвы. Ковыряться в них своими наманикюренными дотошными пальцами, облаченными в толстокожий презерватив собственного морального здоровья. Которое, говоря откровенно, всегда под вопросом.

Забавно и весело изобретать затейливые снадобья для врачевания пороков общества. Присыпки на основе свинца, мази на основе оружейного плутония. Денно и нощно вздрючивать ноосферу истеричными воплями о том, что мир серьезно болен и ему необходима госпитализация. Ну, можно амбулаторно. Да хер с ним, обследуйтесь, хотя бы!!! Сдайте на анализ дерьмо. Нассыте в баночку. Щедро набрызгайте зловонной кровищи на предметные стекла социологов. Предоставьте на потребу тюремным мозговедам материал для биопсии. Блядь, необходимо! Иначе — кирдык.

«Дружище, зачем ты убил бабушку?»

«Да так, скучал…»

«И все? Просто скучал?»

«Ну да.»

«Ты хоть понимаешь, что это ненормально?»

«А че?»

Примерно в таком ключе.

Если при лечении человека важен результат, то в лечении человечества — лишь процесс. Человечество априори неизлечимо. Ему, сука, вообще не улыбается, чтобы его лечили.

Каждый отдельно взятый человек рано или поздно умрет. Какой-нибудь недуг обязательно его накроет. Человечество тоже сдохнет. Но значительно позднее. Настолько позднее, что ныне оно имеет самые веские основания блевануть с высокой колокольни как на состояние своего здоровья, так и на самозваных эскулапов. Чем оно и занимается. И, по достоверным данным, намерено заниматься и впредь. Это предопределение. С данного ракурса выглядящее вполне симпатично и респектабельно.

Чего не скажешь о многочисленных школах и методиках социального целительства. Особенно, если эти методики начинают использоваться на практике. История тому свидетель.

Последствия интенсивной социальной терапии, о хирургии уже не говоря, всегда оказываются еще более уродливы, чем тот недуг, который предполагалось искоренить. В лучшем случае лечение просто не приносит результатов.

«Вы, мразота, — заразная болезнь!» — кричит большеносый мальчик Ади. На нем заботливо, в стрелочку, отглаженные его мамашей короткие штаны. Чуть ниже колен. К груди Ади прижимает кипу листов акварельной бумаги с наивными пейзажами, которые он принес на продажу. По его щекам катятся горючие слезы обиды. Это уже седьмая лавка в квартале торговцев художественным ширпотребом, в которой он получил отказ. За пыльным окном — ленивый венский полдень. Где-то далеко играет патефон. Веселые пасторальные пьески альпийских предгорий. Толстые воробьи расхаживают по мостовой. Всему миру плевать на душевную драму мальчика Ади. — «Вы душите искусство! Вы подменяете истину своими скотскими представлениями о ней! Вы — чума человечества! Ненавижу!»

«Экий шлемазл!» — думает Хаим Коршенбаум, хозяин лавки, меланхолично накручивая на указательный палец хасидские пейсы. На самом деле он не ортодокс и пейсы отрастил, сам не знает, почему. Захотелось. Гойский мальчик с едва угадываемой семитской примесью плачет и что-то орет. Хаиму все равно. Мало ли их, мнящих себя гениями… Хаим как бы и не здесь вовсе. Он уже дышит воздухом Ривьеры, куда намеревается отправиться через пару дней. Разумеется, вместе с семьей. У него есть деловой партнер в Париже, чей отпуск совпадает с его собственным. Помимо торгового интереса Хаим держит в уме и соображения матримонального порядка. У него — две дочери, а у Эфраима — сыновья. Мог бы сложиться неплохой марьяж. Мечтам Хаима сбыться не суждено, однако сейчас это не существенно.

— Юноша, — спокойно и почти ласково говорит Хаим — Ну не вышло из вас живописца, ну, таки, что? Займитесь чем-нибудь другим. Например, медициной. Или политикой…

Эх,Хаим! Кто ж тебя за язык-то тянул?!

Спустя много лет, инспектируя созданную по его приказу систему лагерей смерти, призванную окончательно разрешить еврейский вопрос, повзрослевший мальчик Ади, вознесшийся до таких высот, до которых только может вознестись человек, увидит в расходном списке на сегодня фамилию Коршенбаум. Юдифь и Эмма. Нет, Ади не вспомнит Хаима. Лишь неосознанно задержится взглядом на именах его дочерей. На секунду его охватит мерзкое ощущение бессильной злобы. Как в детстве. И тут же отпустит.

«Гут!» — коротко скажет Ади и почтит похлопыванием по плечу оператора газовой камеры по имени Отто. Много позже Отто покинет лежащую в разрухе и переживающую позор поражения родину. Отто пустит корни в далекой стране и родит Ульриха. Ульрих родит Вилли. Вилли посвятит жизнь зарабатыванию билета на небеса…

Более девяноста процентов известных медицине заболеваний обусловлены недружественным влиянием конкурирующих с человеком представителей биосферы. Бактерий, вирусов, вибрионов. Сложнее организованных кожных и кишечных паразитов. Прочей подобной нечисти.

И лишь менее десяти связаны с травматизмом или же с деструктивными изменениями, инициированными самим организмом.

Человечеству ан-масс внешней заразы нахвататься негде. Все его немощи и пороки — суть собственные его порождения.

Именно поэтому лечить человечество бесполезно. Как бы печально это не звучало, оно и живо-то до сих пор только благодаря неизлечимости хворей своих. Если они исчезнут, человечеству попросту нечем станет заниматься. Воцарится скука. Которая, как известно, есть кратчайший путь к гибели. Можно допустить, что, избавившись от своих изъянов, человечество перейдет на иной, высший уровень развития. Смешное и наивное допущение… Хотя и смазливое. Веет от него некоторым простодушием. Если не сказать — идиотизмом. Кого как, а Вашего пок. слугу пессимизм мудреца обнадеживает значительно успешней, нежели оптимизм деревенского дурачка.

Даже если Вседержитель благоволит дурачью и допущение сработает, человечество в любом случае перестанет быть собой. Что радует не особо. Конец — он и есть конец. Не один ли черт, что будет после него? — Один.

Болей, мир людей! Культивируй в себе незаживающие свищи невежества, нетерпимости, необузданного хищничества и тотального подавления! Прививай себя вакцинами религиозных доктрин и светских законодательств. Вырабатывай антитела социального протеста, когда вакцина сама становится ядом. Мордуй кулакастым добром несправедливость или не противься злу насилием! Делай, что хочешь! Дерзай, короче…