Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 2

Сколько же спокойных дней разлив мне отвесил?

…А начать, наверное, лучше с транспортировки из вертолёта самого необходимого. Пока светло…

Снова залепил я вход в палатку, взмыл над селением и опустился возле вертолёта. Перешагнул через лесок. Как в старину американские солдаты перешагивали через реки.

И только теперь заметил на самом дальнем краю «вертолётной» полянки относительно свежее кострище. Оно было влажным, как и всё вокруг после вчерашнего ливня, но в то же время явно недавним. Словно жгли здесь костёр буквально перед самым разливом, сразу после моего вылета в Нефть. Сидели, жарили рыбу — вот и головы рыбьи валяются, и хребты, и хвосты! — жевали, глядели на вертолёт и гадали: что это за диво такое? чего от него ждать?

Может, сработала моя просьба Тору: не разжигать костры рядом с хижиной, которую пришлют «сыны неба»? Кострище — не рядом… На полянке вроде и нет более дальнего места… Значит, Тор тут ужинал?

На алюминиевой лесенке в кабину прилип свежий зубчатый, совсем зелёный лист. То ли ветром принесло, то ли отклеился от босой пятки? Неужто кто-то стоял тут, дёргал ручку, пытался открыть дверку, не понимая, разумеется, что она на цифровом запоре?

На минутку вдруг полностью стих ветер, перестали шелестеть листья, и я услышал едва уловимое журчание воды. Оно шло откуда-то из-за кустов, пониже кострища, и я чуть ли не на цыпочках двинулся на тихий, временами ускользающий звук. Именно родничка больше всего тут мне и не хватало! Чтоб не мыться минералкой. Чтоб не пить из реки.

Родничок выбивался из-под небольшого серого утёса, окружённого замшелыми каменными глыбами, и убегал извилистой змейкой по высокой траве к пойме реки. Вода была хрустально прозрачная и холодная. Я помыл в ней руки, попробовал на вкус в горсти… Приятная! Не хуже, чем в уральских родничках близ «Малахита». Как кстати!

Теперь можно открыть вертолёт, разыскать полотенце и мыло, избавиться от пропотевшей нижней рубашки, помыться до пояса, да и ноги помыть… Как хорошо, что вернулся я к вертолёту, не откладывая на завтра!

Вместе с полотенцами, мылом и чистыми носками взял я к родничку и сапёрную лопатку, висевшую в гнезде на стенке машины. А когда помылся и напился — углубил и расширил лопатой ямку под утёсом, в которую стекала с камней вода. Теперь здесь образовался небольшой водоёмчик — вполне достаточный, чтобы и воду по-быстрому зачерпнуть, и ноги помыть, как в тазу.

«Что ж, — подумалось, — так и придётся обрастать бытовыми удобствами. Постепенно!»

Почему-то вспомнилось, как всего четыре дня назад шёл я в эти неведомые места с наивным намерением поскорее сделать «свой народ» морским, вывести его к устью реки, создать там порт, посёлок, а когда-нибудь — город. «Ногою твёрдой стать на море…» — как Пушкин сказал о Петре… Но от первого же столкновения с действительностью мечты эти если и не разлетелись вдребезги, то, по крайней мере, отодвинулись в заоблачные дали. И обступили заботы конкретные, жёсткие, несдвигаемые. Не увернуться теперь от них, не загородиться ничем!

Ладно уже хоть и то, что всего через четыре дня после появления на этом материке сижу я спокойно возле тихого родничка в лесу, безо всяких ЭМЗов и суперЭМЗов. Сижу и не боюсь ни стрелы в глаз, ни копья в спину, ни палицы по голове. В этом ближнем лесу никто, кроме купов, не ходит. А купы, надеюсь, руку на меня уже не поднимут.

И на том спасибо судьбе!

И ещё спасибо ей за Розиту! Если бы не купы да не связанный с ними «Аустерлиц», вряд ли свела бы нас судьба в безлюдной провинциальной гостинице. Так и проходили бы мы в Городе всю жизнь друг возле друга с идиотским представлением о полной взаимной «космической» недоступности.

…Впрочем, хватит таять под журчанье родничка! Время поджимает!

Для первой транспортировки отобрал я надувную раскладушку, складные столик и табуретку из легчайшего сплава, одеяло и простыню, ножовку, топографическую карту и два шампура — на случай, если вдруг угостят олениной. Полусырое мясо жевать не привык, а жарить шашлыки отец научил меня в экскурсиях по Огненной Земле, в мальчишеском моём возрасте.

Укладывая всё в безразмерный баул, я чувствовал радость Робинзона, разбирающего на своём острове драгоценные обломки кораблекрушения, выброшенные морем.

Поверх всего кинул я в баул пяток банок тушёнки и три бутылочки тайпы. Угостят там кхетом или не угостят — дело тёмное…

И осталось только «позвонить» домой: как там Розита?

Ответил Омар. И прежде всего поинтересовался моими новостями. Но у меня их не было — кроме самого разлива.

— Вот разлив-то нас и волнует, — сообщил Омар. — Собери как можно больше его примет. По всем параметрам! Вплоть до суточных колебаний температуры.

— А термометр в вертолёт положен? — уточнил я.

— Термометры являются деталью вертолёта. — Омар рассмеялся. — Наружный и внутренний. Разгляди пульт!

Попал я пальцем в небо! Вертолётов на этой планете ведь ещё не изучал…

— Как добралась Розита? — наконец спросил я.

— Нормально. Заглянула в Совет, уехала на космодром, — доложил Омар. — Отсыпаться… Говорит, устала. Завтра здесь будет.

Я попрощался, отключился, закрыл на минутку глаза и представил себе длинную, как пенал, каюту нашего почти пустого звездолёта, и прелестную Розиту, спящую на узенькой койке, где провела она сорок космических лет путевого анабиоза.

Теперь эта каюта — единственный её личный дом на целой планете. Пока не подойдёт снова очередь на квартиру… А у меня уже три дома: такой же мой «пенал» на том же звёздном корабле, да затвердевший купол парашюта в селении купов, да этот вертолёт, где при острой необходимости тоже можно отоспаться в пилотском кресле, которое откидывается как зубоврачебное.

Богатые мы всё-таки люди!

Охотники, ушедшие за оленями, явно не спешили домой. Видно полагали, что селение, окружённое большой водой, в полной безопасности. Пройти к нему по суше теперь можно только с запада. Но там-то они и охотились!

Селение купов тем временем питалось рыбой и кхетами. Женщины вытаскивали и ставили сети. Рыбу здесь, как я заметил, жарили на костре чаще всего завёрнутой в большие листья, похожие на наши лопухи. Когда лопухи разворачивали, рыбья чешуя отходила вместе с кожей, открывая нежную мякоть. Получалось что-то вроде парового леща. Вкуснятина!

На реке я пока не был, как ставили и вытаскивали сети, не видел, но рыба в селении не переводилась, и запах её плыл от всех костров.

И ещё стойко держалась над селением вонь от плохо выделанных мокрых шкур, которые сушились на нижних ветвях деревьев. Видимо, местные дамы ходили в шкурах под двухдневным ливнем, а теперь решили посушить, сменив на другие, сухие шкуры. Иметь запасную шкуру для оборачивания талии, по моим спартанским понятиям, было признаком определённой зажиточности. По крайней мере история первобытного общества, которую изучали мы в «Малахите», молчаливо предполагала, что «смены белья» у земных дикарей не было. Обходились одной шкурой.