Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 2

— Ну, давай зайдём к ребятам, а потом — на дорогу.

— Потом они наверняка увяжутся тебя провожать, — возразила Розита. — И на дорогу мы уже не вырвемся. И придётся мне одной… А тут всё-таки ра ходят. Их зона! Хоть сейчас и мир… Не очень-то верю я пока в этот мир… Да и стрелять в них не хочется.

— Хорошо, давай наоборот! — согласился я. — Сначала на дорогу, потом — к ребятам. Чтоб не бродить тебе тут одной.

Мы нырнули в биолёт, путь был не очень долгий, и вскоре послышался треск падающих деревьев и гул моторов. А в биолёт сквозь полуоткрытые окна набился густой запах горелой древесины, расплавленной смолы и горячего железа. Четыре громадные лесодорожные машины — почти всё путевое богатство землян! — медленно вели параллельные «нитки» на запад, к будущему морскому порту. Они подминали под себя девственный лес, прожигали путь в редких и невысоких скалах и выпускали из-под трамбовочных катков горячее, местами полупрозрачное янтарно-серое дорожное полотно. Оплавленные гранит, песок и глина перемешивались в нём со смолой и древесиной. Всё, что попадало под машину, становилось гладкой, слегка выпуклой вечной дорогой. Производство было безотходное.

Горячий воздух высокой стеной поднимался над свежим дорожным полотном, и лес за прозрачной, колеблющейся стеной дрожал и дробился.

Потом, после того, как выйдут дорожные машины к морю, они вернутся в Заводской район и потянут отсюда шоссе на север — через ферму и железо-марганцевый рудник к Нефти. Пока же тут чисто воздушная трасса.

Подъехать близко к лесодорожным машинам невозможно. Горячее шоссе сожгло бы биолёт вместе с нами. Мы остановились поодаль. Розита вышла, записала на магнитофон треск деревьев и шум машин, поснимала издалека щебечущей камерой падающие деревья, дрожащие от напряжения лесодорожные машины, парящие горячие полосы шоссе, и после этого я развернул биолёт обратно. Всю остальную информацию Розита намеревалась получить в Городе, у дорожно-строительного начальства. Цифры были там. И разговаривать с операторами и механиками там удобнее. А здесь — только шум да пейзажи. Да ещё запах, который по телевидению не передашь.

В середине обратного пути Розита попросила:

— Останови!

Я приказал киберу биолёта свернуть к обочине, выключил его и, на всякий случай, затемнил стёкла. Хотя никто тут не ездил — по неоконченной-то дороге… Кроме разве операторов лесодорожных машин — в начале и в конце рабочей смены. Да ещё механиков, при поломках.

— Каждое наше свидание кажется мне последним, — как бы оправдываясь, произнесла Розита. — Я как моряцкая жена… Жила среди них на Кубе, наслышалась, насмотрелась… Только не думала, что сама такой стану.

— Не оправдывайся, — попросил я. — Именно такую и люблю.

— Бирута была не такая?

— Не надо…

— Конечно! Ты прав! Потом всё это… А сейчас…

Киберлаборатория встретила нас гулом голосов. Грицько Доленко, Нат О'Лири и Ружена Мусамба выключили свои аппараты, окружили меня и засыпали вопросами. Один Бруно стоял в сторонке и молча улыбался. Свои вопросы он успел задать раньше и ответы получил порой наглядные.

Розита села в кресло у стены и демонстративно выставила на ладони магнитофон — опять записывала шум. Потом к нему подверстается репортаж.

В лаборатории размножали роботов-геологов для Южного полуострова и одновременно готовили новый образец — для Зелёной впадины, своеобразного заповедника племени ра. Решили понемногу, осторожно изучать её. Там ожидалось немало геологических находок. Пора брать их на учёт. Хотя бы для начала.

Два робота стояли рядышком в одном углу — эталон для Южного полуострова и его новенький, почти законченный двойник. Один робот стоял в другом углу, и в нём полностью заменяли блоки местной памяти. Этому предстояло бродить по Зелёной впадине. Нат О'Лири терпеливо объяснял это — не столько мне, сколько Розите, которая впервые попала в киберлабораторию.

На этом, собственно, закончилось просвещение гостей и началось просвещение хозяев. Их интересовало в моей новой жизни всё — от устройства собственного жилья до отношений с местным прекрасным полом. Как мог, я старался удовлетворить их любопытство. Розита это тоже добросовестно записывала. Репортаж у неё должен получиться шумный. Потому что разговор шёл, как говорится, не по протоколу.

А потом все двинулись провожать меня. Розита многое знала наперёд…

Вместе с Бруно мы сменили топливную трубку в ранце. Из диспетчерской я включил новенький синий пеленгатор, установленный на контейнере в пойме Кривого ручья. Со всеми равно перецеловался возле раскрытой двери вертолёта. И простить бы себе не мог, если б не было той прощальной, мимолётной и сладкой остановки на безлюдной дороге к будущему морскому порту…

Всё Розита знала наперёд. Может, даже и то, что эта остановка будет для нас последней.

Впрочем, если б знал это и я, — что мог бы я изменить?

Море подо мной было спокойным. Только узенькие белые барашки торопливо бегали по верхушкам небольших волн. А сами волны всё катили и катили с юго-востока на северо-запад. Значит, ветер переменился. Утром, когда мы вышли из звездолёта, ветер гнал облака с запада на восток.

Курс выдерживался автопилотом строго. Фосфоресцирующая зелёная стрелочка на компасе точно закрывала ярко-фиолетовую полоску пеленга и почти не качалась. Можно думать не только о полёте.

На Земле, наверное, светила бы Луна, поблёскивала бы серебристая полоска на волнах, прочерчивали бы тёмное небо светлые стрелы ионолётов. Здесь ничего этого нет. Только чёрное, безлунное небо с непривычно расположенными звёздами. Да ещё белые барашки на чёрных волнах… Ориентироваться по здешним звёздам я пока не умею. Надо учиться…

«Кошмарное племя!» — сказала вчера на Совете Мария Челидзе. Действительно: стариков своих ели, женщин чужих крадут и на свежий воздух не выпускают, больных детей приносят в жертву богам, агрессивны, нахальны и, к сожалению, неутомимы.

Что же с ними делать?

Однако ведь и в древнегреческой Спарте больных детей бросали в пропасть. Ради того, чтобы спартанцы, как нация, были идеально здоровы. С начальной школы приучали нас восхищаться спартанцами. И нигде ещё не читал я хулы древним спартанским порядкам.

Между прочим, в давней Спарте, как и в племени купов, дети и подростки долго ходили голенькими. Строгости нравов это не нарушало.

Нравы таитянских маори вообще очень долго казались европейцам почти идиллическими. Прелестный народ на прелестной сказочной земле! Издали, конечно…

Но и у маори, ещё задолго до прихода европейцев, зловещая правящая каста Ареои убивала всех своих детей, кроме перворождённых. Даже и здоровых! Ареои внушали народу, что человеческие жертвы угодны богам и приносили им в жертву прежде всего своих детей. Кто после этого возразил бы против любых других человеческих жертвоприношений?