Исай Давыдов - Я вернусь через тысячу лет. Книга 3

Анжела наконец-то дождалась того, что построили близ космодрома современный вертикальный солнечный телескоп. Теперь можно начать вполне научное изучение здешнего светила. А до сих пор были лишь предварительные, хотя и постоянные наблюдения из лёгкого павильона на крыше Города. Анжела утверждала, что недалеко то время, когда наши метеорологические прогнозы будут начинаться не со спутников, а с солнечного телескопа, не с циклонов и антициклонов планеты Рита, а с движения солнечных пятен и просчёта их следствия — магнитных бурь. В общем, всё как на Земле… И потому прогнозы станут более точными.

По случаю пуска солнечного телескопа, собственно, и состоялось интервью. Особенно пленил меня последний ответ Анжелы.

— Почему ты стала именно астрономом-солнечником? — поинтересовалась Розита. — Мне, например, всегда казалось, что быть астрономом-звёздником гораздо интереснее. Бездонность и бесконечное разнообразие космоса постигают прежде всего звёздники.

— Знаешь, — ответила Анжела, — я всегда старалась жить как все люди. Не отделяться! В частности, работать днём и спать ночью. Солнечники именно так и живут. А у звёздников всё наоборот.

Уважаю людей с юмором!

Кстати, спросила Розита в интервью и об отношении астрономов к коэмам Нур-Нура.

— Разумеется, — сказала Анжела, — астрономы изучают их расшифровку с интересом. Все её прочитали не по разу, и разговоров было немало. Но скажу прямо: интерес больше исторический, чем научный. Для планеты Нур-Нура это уровень знаний примерно шестивековой давности. Земная же астрофизика вышла на этот уровень в начале двадцать первого века. За исключением отдельных частностей… Значит, примерно на четыре века мы от них отстали. Я имею в виду развитие астрофизики… По моей специальности там вообще ничего нет. Звёздники кое-что находят, обсуждают соответствие Нур-Нурова «Феномена» известным на Земле скоплениям. Склоняются к тому, что Лебедь-два из игры выпадает. И остаётся «уральское» эн-джи-ка сто восемьдесят восемь. Мне лично это обидно. Но куда денешься?

— Почему обидно?

— Лебедь-два изучен на моей родине, в Шотландии. А к Уралу я прикипеть не успела. Меньше месяца была в «Малахите»…

— Я всегда считала тебя американкой…

— Это муж мой — американец. Он приезжал в Шотландию на стажировку, и мы познакомились. Америку я и разглядеть толком не успела. И вообще мало на Земле видела. Разве что Францию да север Италии…

— Самое, может, прекрасное!

— Все почему-то так думают. — Анжела вздохнула. — А мне кажется, самое прекрасное — родной дом…

…К пещерам ту-пу я чуть снизился, но не сбавил скорость. Костров на площадках было мало, людей — тоже. Никто не долбил лестницы и балконы, не сбрасывал мусор в реку. А обычно это делалось, даже несмотря на решение племени переселяться в пойму Аки. Переселение переселением… Когда-то ещё оно будет!.. А дети рождаются, а новые семьи возникают — и пещеры надо расширять уже сейчас. Поэтому каждый день кто-то работал на расширение пещер. А сегодня — никто.

Ещё полсотни километров лесов — и впереди затянуло дымом горизонт. Под дымом мелькнул бушующий огонь, а под огнём — чёрный, выгоревший, но ещё тлеющий угол бывшего леса между слиянием Аки и второго её притока, уходящего на север, к новым пещерам племени урумту.

Через несколько минут запахло горелым и в машине. Послышался звонкий треск горящей древесины. Хотя юго-восточный ветер должен был унести все запахи и звуки на северо-запад вместе с огнём. Но не унёс…

Но в главном ветер сработал безошибочно: через приток пожар не перекинулся. Как и через саму Аку.

Возле слияния рек уже не осталось костров. Всё выгорело. Я сделал круг и пошёл на запад, вдоль Аки. Вскоре появились костры, начинающие пожар. Возле них было безлюдно. Ещё дальше люди торопливо бежали от пылающего костра к сложенному, но ещё не разгоревшемуся — несли горящие сучья. Кто-то бежал с ними к совсем тёмным пока кучам хвороста. А выше по Аке люди тащили хворост из леса и складывали в кучи. Людей было много.

Лу-у пристально и молча глядела вниз. Я протянул ей бинокль, она покрутила зубчатку и сообщила:

— Это айкупы.

Тогда я развернулся, дошёл до устья притока и двинул вдоль него на север. Тут происходило то же самое. Люди тащили из леса хворост, скидывали в кучи и поджигали головнями — от костра к костру.

— Здесь ту-пу, — сказала Лу-у, не отрывая бинокля от глаз.

Изменить что-либо я не мог. Приземлиться — тоже. Негде было сажать машину. Да и незачем. Даже если бы и удалось остановить нескольких возбуждённых пещерных жителей — сделанного не воротишь. Огонь уже пошёл, преград ему нет. Только ливни теперь его придавят.

Пришлось снова развернуться и двинуть назад, к селению ту-пу. Может, там что-нибудь узнаю?

Посадив машину на знакомой вершине холма, я выпустил поначалу из дверки Полкана. Он кинулся к краю обрыва, гордо встал над ним и рявкнул всего три раза. И многоголосий собачий лай в ущелье стал стихать. Псы пещерного посёлка узнали своего Кана. Сейчас они привычно потянутся обнюхиваться с ним.

Теперь можно спокойно выбираться из вертолёта и нам с Лу-у. В обществе Полкана мы гарантированы не только от нападения, но и от лая местных овчарок. Для того, собственно, когда-то и обменял я на Кана своего Исета того же возраста. Чтобы и я свободно мог пройти к Фору, и Фор — ко мне. Понятно, в обществе Исета, который в селении купов чувствовал себя как дома.

Сейчас Исет наверняка сидит на площадке возле пещеры Фора и кинется облизывать нас с Лу-у, когда мы подойдём поближе. Обнюхиваться с Полканом он никогда не спешит. Возможно — ревнует.

Имя Исету дал я в память об уральской реке, на берегах которой родился сам, и в память о древнем североуральском посёлке Ис, в котором родился мой отец. Посёлок славился добытчиками платины, первым некоронованным уральским чемпионом по шахматам Степаном Левитским — местным горным инженером, да, пожалуй, ещё тем, что в Исовском «политизоляторе» куковала после Второй мировой войны некая Дора Ройдман, известная всему миру под псевдонимом Фанни Каплан, стрелявшей в Ленина в 1918 году. Эсерку Каплан, как было широко объявлено, тогда же и расстреляли — безо всякого суда. А незаметная Дора Ройдман, которой то ли сам Ленин, то ли Свердлов сохранил жизнь, которую по приказу свыше снабжали газетами по потребности, пережила их обоих, да и Сталина вдобавок. Правда, уже не в исовской тюрьме, а в тобольской. В Исе у неё, единственной из заключённых, стояло в камере кресло — чтоб удобней читать. Что стояло в тобольской камере, до Иса не дошло. Но газет, по разным воспоминаниям, ей хватало и там.