Андрей Быстров - Если останемся живы...

А если вы предпочитаете изображать мудрого дядюшку из Лэнгли и с умным видом надувать щеки отважности…

— Так я за этим и приехал — раскрыть карты, — перебил Коллинз. Он вытащил из внутреннего кармана магнитную дискету и передал ее через стол Корину. — Здесь вся информация по делу «Атлантиса». Не какие-то крохи, которые вам снисходительно подбрасывают мудрые дядюшки из Лэнгли, а все.

Корин подкинул дискету на ладони, точно желая убедиться в ее весомости.

— И чем же вызван приступ невиданной щедрости?

— Тем, что генерал Стюарт хотел бы видеть вас в России, Корин. Это было решено загодя, а после похищения Шалимова приобретает особое значение.

— В ЦРУ становится милой традицией решать все за меня… — Корин подошел к компьютеру и вставил дискету.

— Она закодирована, — предупредил Коллинз. — Кодовое слово «Атлантис».

— И слово-то позаковыристее придумать не могли…

Они устроились перед экраном монитора.

Мелькнули стандартные грифы: «Высшая секретность», «Только для директора Центрального разведывательного управления».

— Это надо понимать как мое повышение? — съязвил Корин.

— Пришлось переписать для вас директорскую дискету, некогда было составлять новую… Да и незачем… Смотрите.

На экране перед Кориным разворачивалось сжатое изложение ставших известными ЦРУ на сегодняшний день фактов. Коллинз иногда комментировал чересчур пунктирно поданные фрагменты.

Когда дискета кончилась, Корин спросил после непродолжительного молчания:

— И в чем будет заключаться моя миссия?

— В ускорении, как любил говаривать ваш М. С. Горбачев… Из сорока восьми часов, отпущенных нам террористами, осталось едва шестнадцать.

Видимо, они продлят срок, но вряд ли надолго, а потом ищи их… Операцию надо завершить до истечения основного времени.

— Легко сказать, — присвистнул Корин.

— Нам нужны ваши московские контакты…

Этот Шебалдин — вы ведь работали с ним по делу о русском биологическом оружии?

— Да… А потом схлестнулись в истории с документами немецкого физика.

— У нас нет с ним непосредственной связи. — Полковник вернулся к столу за бутылкой. — Все идет через Бертенева, Рубинова, это официальные каналы, очень долго и нудно. В Москве позарез необходим динамичный, активный эмиссар ЦРУ, человек, который сможет работать и бок о бок с русскими, и против них, если потребуется. Одним словом, вы. У вас будет прямой выход на меня и Стюарта через московского резидента Алана Смита, а с Шебалдиным и его помощниками налаживайте отношения сами. И, конечно, ищите Шалимова.

Корин вынул дискету, вложил в футляр и вручил полковнику.

— Я поеду, Фрэнк. Похоже, ничего другого у вас действительно нет.

— Есть и еще одна причина.

Корин поднял взгляд на Колллинза.

— Да?

— Никто не сделает этого лучше.

Корин задумчиво повертел в пальцах зажигалку.

— Вы любите кино, Фрэнк?

— Нет.

— Я тоже, однако кое-что из обихода киноманов нам обоим не мешает помнить. Когда от фильма заранее ждешь слишком многого, он обычно разочаровывает.

В двери загремел ключ. Вошла Стефи в длинном сиреневом платье, с лакированной сумочкой на кожаном ремешке. Едва она увидела Коллинза, возбужденно-радостное выражение соскочило с ее лица, как картонная маска, уступив место настороженности.

— Я жду вас внизу в машине, — проронил Коллинз. — Не задерживайтесь. Самолет через час, все бумаги у меня.

Прежде чем Стефи успела опомниться, он поцеловал ей руку и вышел.

— Ты уезжаешь? — Стефи швырнула сумочку в кресло и против обыкновения залпом выпила виски из стакана Корина.

— Я ненадолго, — прибег Корин к спасительному присловью, стершемуся от частого употребления, как старинная монета.

— Могу я узнать, куда?

— В Россию.

— О, Россия, это чудесно, — мечтательно проговорила Стефи, пока Корин торопливо кидал в чемодан дорожный скарб. — Я с детства туда рвалась.

Кремль, Большой театр, Сталин, Берия… Это так романтично!

Корин оторвался от чемодана, обнял ее за плечи.

— Стефи… Мне нужно ехать.

— Конечно, я понимаю, — Стефи выскользнула из его рук. — Свободный мир под угрозой, и кроме тебя, спасти его некому.

— Послушай, — с раздражением начал Корин, но осекся, посмотрев в ее глаза. Она не иронизировала, она была абсолютно серьезной! В ее взгляде не было ничего, кроме понимания и любви… Корин растерялся.

— Я не собираюсь удерживать тебя, — продолжала Стефи.

— Единственное, о чем прошу, — возьми меня с собой.

— Стефи, это невозможно! Предстоит опасная работа, и я… — он умолк, не зная, как еще аргументировать отказ. Опасностью ее не напугаешь… — Ты слышала, что сказал Коллинз. Вылет через час.

А виза, билет? Москва — не Лондон, туда так запросто…

— Коллинз сделает это для тебя, — мимоходом бросила Стефи, точно речь шла о покупке билетов в Диснейленд. — А если нет, я полечу другим рейсом.

— Только не это! — Корин в отличие от Стефи знал, с кем имеет дело, предполагал, что за ним и за ней могут следить. А ведь она не шутит, она полетит в Москву.

— Подумай, сколько пользы я смогу тебе принести, — уговаривала она. — Тебе понадобится расторопный и симпатичный помощник…

Корин застегнул браслет часов. Минутная стрелка была неумолима.

— Ладно, поехали, — решился он. — Только никаких сборов. Возьми побольше денег, все необходимое купим на месте.

Коллинз нахмурился, увидев выходящих из подъезда рука об руку Корина и Стефи. Он перегнулся через спинку сиденья и открыл заднюю дверцу.

— Мисс Джонсон проводит нас до аэропорта? — холодно осведомился он.

— Нет, — ответил Корин. — Мисс Джонсон летит со мной.

— Вы с ума сошли, Корин, — разъярился Коллинз. — Вы что, собрались на пикник?

— Хочу напомнить, Фрэнк, что я не состою на довольствии у вашего Президента, — холодно сказал Корин. — И я буду действовать, как считаю нужным. С вами, без вас ли — это уж сами определяйтесь.

Они успели заехать к Аллендейлу и подобрать документы для Стефани.

Страх, боль, тяжелый неясный гул.

Гул был похож… на отдаленный рев запущенных одновременно реактивных двигателей. Он звучал не в ушах, а переваливался, перекатывался внутри черепной коробки, как мягкий серый мешок, давящий, удушающий. Но еще хуже становилось, когда он прекращался на долгие мгновения — тогда его место занимал пронзительный, невыносимый звон.

И гул, и звон имели одно стремление, были подчинены одной цели: причинить боль, превосходящую все представления о боли, погасить огни рассудка.

Черный квадрат качался и крутился перед глазами Шалимова, бессмысленное черное поле, гравитационный проход в иное измерение. Скорее бы туда, на ту сторону… Где не будет боли, не будет ничего…