Дмитрий Матяш - Изоляция

В любом случае, все произошло так быстро и бесшумно, что, когда монтировка выпала у него из руки и угодила на ворсистый ковер, этот звук показался ударом в колокол. Сам визитер, приложив одну ладонь к горлу, а второй надавив на затылок, будто стремился вытолкнуть кадык обратно, повалился на диван, сполз на пол. Глаза выкатил, белками засветил, стал похож на какого-то топорного робота из давешней «Техники молодежи». Издавать звуки, похожие на глухой храп, он начал пару секунд спустя.

К тому времени мой мозг заработал как часы. Бешенства мне тогда хватило бы, чтоб вырвать у быка рога.

Стащив подушку, я накрыл ею «гостю» лицо и прижал, что было сил. Он извивался, сучил ногами, сжимал одеяло в кулаках, пытался меня ударить, за что-то поймать (а я-то в одних лишь труселях, да и, ухватишься если, мало чего добьешься). А потом руки, только что до тряски сжимавшие подушку, ослабли. Безвольно повисли.

Угомонился.

Тихий стук внизу, на первом этаже, враз переключил меня. Отпрянув от человека, раскинувшегося на ворсистом ковре, я прошел в коридор.

В темном овале зеркала отчетливо отразился мой силуэт. Лысая башка лбом вперед, грудь пружинит как после спринта, руки согнуты, немного назад отведены, во тьме поблескивают лишь зубы и безумные глаза. Что сказать, идеальный образ натурального психопата, сбежавшего из дурки.

Подкравшись к широкой винтовой лестнице, я прислушался. Шуршат, молодчики. И не где-нибудь — в кладовой сразу. По ногам сквозняк сифонит, открыли, видать, дверь на задний двор. Что ж, если это не «доги», а судя по избранному им «тихому» методу, это не они, то надо бы проучить крыс.

Забрав в кабинете свой нож, я спускаюсь на первый этаж.

В глубине длинного коридора слабый отсвет — подсвечивают, мародеры. Об условиях позаботились, вообще обнаглели. Пройдя мимо гардеробной и кухни, на всякий случай оглядев их, я миновал ванную комнату и оказался прямо перед дверью, выводящей в маленький тамбур. Из него было два выхода: прямо — во двор, направо — в кладовую. Дверь была приоткрыта на самую малость, и сквозняк здесь совсем уж неприятно холодил подошвы.

А ничего, прогреемся, чую, сейчас.

Когда я открыл дверь, они меня даже не заметили. Света здесь было столько, сколько его может быть от дешевого фонарика, поставленного стеклом на столешницу. Как раз чтобы видеть коробки с добром и друг друга. Я увидел троих. Один из них шел просто на меня, но, поскольку выходил из более-менее освещенного помещения в совсем темное, не распознал мой силуэт. С коробкой в руке, по размерам как для маленького телевизора, он переступил порог кладовки и собирался было свернуть к выходу. Тучный, патлатый, волосы сзади в резинку собраны, эмблема «харлея» на всю спину. Он уже толкнул дверь во двор, когда почувствовал чье-то присутствие.

— Чо там наш паныч, спит? — повернув голову, но не имея возможности разглядеть меня, шепотом спросил он. — Игорь?

— Спит. И ты поспи…

Сделав к нему шаг, левой рукой я зажал ему рот ладонью, запрокидывая голову назад, и чиркнул по открывшемуся горлу лезвием. Он роняет ящик, я коленом толкаю его в спину вперед, к выходу, — инстинктивно хочу избежать крови в доме. Хотя… какая уже разница?

Сам, еще до того, как остальные поймут, влетаю в кладовую. Первого же попавшегося воришку хватаю за воротник, дергаю на себя. В полнейшей тишине ударяю ножом ему в печень. Он вскрикнул — тонко так, будто Румянцева его озвучила, — и отпустил мешок, который доселе упаковывал. Загрохотали золотистые шайбы со шпротами, раскатились по полу. Вытащив нож, с силой отбрасываю тело на сторону. Незадачливый вор еще раз вскрикнул, повалился на коробки с консервами, застонал.

Третий, оцепеневший посреди кладовой с ящиком печенья, смотрел на меня как на привидение. Лицо бледное, челюсти разъехались, губы, как у пойманной рыбы, воздух хватают, глазами вместо фонарика светить может. Не в состоянии выговорить и слова, он какое-то время даже не хлопает веками. Как та коза, что вот-вот должна от страха завалиться на бок и задеревенеть в ужасе.

Должно быть, в одних только семейках, с нацистскими наколками и замызганным кровью лицом, я выгляжу действительно как персонаж из фильма, где сумасшедший убивает решивших переночевать в чужом громадном особняке малолеток.

Я схватил фонарик, посветил им в лицо потерявшего дар речи парня. На вид лет пятнадцать. Школьник еще. Волосы на голове слипшиеся, лицо втянутое, рот отвис, глаза одни на весь экран. Уже зная, что увижу, перевожу луч влево. Так и есть, лежит среди коробок девушка — короткостриженая, скорее в угоду практичности, нежели моды, неухоженная, на губах шоколад размазан, сережек в ухе штук семь. Лет около двадцати. Лежит, сознание потеряла, крови набежало, хоть тряпкой вымачивай.

Всё с ней, списать можно.

— Иди сюда, — вернув луч пацану в лицо, я подманил его залитым кровью ножом.

Невзирая на ступор, заклинивший, казалось, в нем все механизмы, парень все же включился. С излишней бережливостью отложил ящик, будто на неродных ногах приблизился ко мне. Зажмурился. Я подставил острие ножа ему под подбородок, чувствуя, как он весь дрожит и как… о, как я ненавижу это ощущение — по руке мне стекает горячая, липкая кровь.

— Дяд-д…енька мы это… — заикался он страшно. — Пр-р…остите… м-мы… н-н-е…

— Откуда? — спрашиваю, не переставая светить ему в лицо.

— М-м-естные, со Свердловского… Я и-и-и Игорь, о-он наверх пошел, — парень поднял глаза к потолку, и тут до него дошло. Он посмотрел на меня совсем обреченно: — Мы п-просто есть х-хотели… Три дня н-не жравши…

— Эти двое кто?

— Не зн-наю, д-дяденька, клянусь… Их Игорь п-при-вел… Даже з-з-звать как н-не знаю… Только к-клики: Ч-черный и Лиса.

— С кем живешь?

— Я и м-мамка…

— Кто знает, что вы сюда пошли? Как пронюхали за склад?

— Никто! — нервно выпалил парень и, невзирая на слепящий свет, округлил глаза. — Чтоб мне с-сдохнуть на этом месте! Дяденька, к-клянусь, никто не знает… Игорь в соседнем доме с биноклем сидел. 3-за всей улицей следил, в-вас видел, что в-вы мусор к-каждый день закап-пывали. Понял, ч-что у вас есть ч-что взять. Вот мы и зам-мок свернули… Не убивайте, д-дяденька… прошу… мамка сама не протянет, кроме меня, никого больше у нее нет… Пожалуйста, отпустите… Я никому не скажу, честно… Никто не узнает… Только не убивайте, л-лекарства каждый д-день ищу… мать болеет. Отпустите, а?

Ну? И как поступить прикажете? Отпустить? Или грохнуть?

Убить его на поверку ведь несложно: рукой легонько вверх дернул, яремную вену зацепил — и свободен. Не тянешь сопли, не слушаешь эти слезогонные упрашивания. Есть опасения, что совесть чего-то там зубы острить вздумает? А напомнишь ей, как Игорек монтировкой подушку выбивал, глядишь, и попустит. Не оглушить ведь они меня шли, не привязать к кровати и кляпом рот заткнуть. У них был конкретный план: один находит и мочит спящего, трое выносят харч. Без условий. Так с чего вдруг масть оставлять последнего в живых?