Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики

— Мы кушать хотим! Ты нас когда кормить будешь?

— Сколько вас тут? — голос предательски задрожал, слышалось в нем отчаяние.

— Много! Имя нам — килограмм!

— Я семьсот граммов покупал.

— А водичку кто доливал? Мы разбухли, мы возбухли, мы кушать хотим!

Мысленно прикинул: если в среднем сухая фасолина весит триста миллиграммов, то получается, что девчонок больше двух тысяч.

В животе противно похолодело. Затем пришло решение.

Добавил в голос твердости и объявил:

— Так дело не пойдет. Объявляю перепись. Лезьте все на стол и стройтесь по десять в ряд. Буду вас считать.

— Ура! Перепись, перепись!

Ровного ряда у фасолек не получилось. Каждая кокетничала на свой лад: одни глазки строили, иные ножкой ковырялочку делали, третьи и вовсе — книксен. Но на столе собрались. Не так это много — две тысячи девчонок, если удастся их поставить строем.

— Все тут? Никого не позабыли?

— Все!

— Вот и ладненько… — И одним движением сгреб всю ораву в подставленную скороварку. Захлопнул крышку и завернул рукоять, отрезав пленницам путь к отступлению.

Из скороварки доносилась дробная стукотня, крики:

— Что ты делаешь?

— Лобио. Из фасоли делают лобио.

Ответом был тысячеголосый стон.

Вот и все. Можете плакать, но возбухать и дом громить больше не будете.

Потер лоб, избавляясь от наваждения, поставил на газ чайник, а сам принялся подметать пол, стараясь занять себя чем-нибудь, чтобы не слышать жалобных криков.

«Что делаю? — мелькнуло запоздалое соображение. — Холодной водой надо заливать, а то не разварится. — И тут же одернул сам себя: — Может, еще и жрать это станешь?»

Посторонний звук привлек внимание. Вроде и негромко, но сейчас всякий шорох заставляет подпрыгивать. Резко обернулся и увидел необычную фасольку. Худющая, сухая, она ничуть не напоминала своих гламурных сестер. Тощими ногами она упиралась в скороварку и изо всех сил тянула на себя неподатливую ручку. Откуда такая силища в сантиметровой девице? — но звук, прозвучавший в кухне, был скрипом проворачивающейся крышки. В следующую секунду крышку снесло в сторону, и воющая, орущая, визжащая толпа ринулась наружу. Фасольки щипались, драли волосы, кололи валяющимися повсюду зубочистками. Прыгали они — будь здоров! — не хуже кузнечиков.

Спасением оказался веник, которым только что подметал пол. Несколько мощных взмахов, и в битве наступил перерыв.

— Та-ак! — Голос вибрировал от злости. — Допрыгались, девоньки. Сейчас иду в магазин. За дихлофосом. Всем все понятно?

Девоньки потерянно молчали.

Быстро оделся, вышел, заперев дверь на два оборота.

В универсаме дихлофоса не оказалось.

— В бытовую химию идите, — посоветовала укладчица в торговом зале. — У нас продуктовый, нам ядохимикаты даже как сопутствующий товар нельзя.

Покивал, будто бы соглашаясь. Прошелся вдоль витрин и холодильников, разглядывая те товары, на которые прежде не обращал внимания. Да тут половина продуктов хуже дихлофоса, особенно тушенка, при производстве которой не страдает никто, кроме покупателя. Выбрал десяток баночек детского питания — что-то гомогенизированное для младенцев от четырех месяцев. Какие они младенцы? Сухую лапшу хавают. Фасоль возбухшая, вот они кто. Шел по улице, погромыхивая пластиковым мешком с баночками, старался не вспоминать, как сгреб фасолек в скороварку и, главное, не представлять, что было бы, если бы плеснул туда кипятка.

Прогулка на свежем воздухе хорошо прочищает мозги.

Дома было тихо, новых разрушений не заметно.

Огляделся, поднял с пола сухую фасолину, выставил на стол пару младенческих банок, открыл, щелкнув крышечками.

— Нате, лопайте. Будете прилично себя вести — не трону.

Тишина разливалась по квартире. Не ждущая, затаившаяся, готовая взорваться криками, а мертвая тишина пустого дома. И уже ясно, что больше не будет ни визга, ни щебета, ни радостного разгула. И если смочить последнюю фасолину водой, то разбухнуть она разбухнет, а возбухать не станет. И на рынок за фасолью можно не ходить, ни на что та фасоль не годится, кроме как на лобио, глаза бы на него не глядели.

— Значит, вы рассчитываете вернуться обратно? Домой?

— Да.

— Когда же, если не секрет?

— Скоро.

— А каким образом вы намерены это сделать?

— Никаким образом. Просто вернусь. Вместе с остальными, кто спал. Я не умею — вместе. Не люблю. Не хочу. Но здесь все наоборот. Здесь иначе не получится. Бабка меня уже нашла. Теперь — скоро.

— Но если у вас дома так хорошо, может быть, вы бы хотели забрать с собой и других людей? Чтобы им тоже стало хорошо?

— Всем?!

— Разумеется. Ведь это замечательно, когда всем хорошо.

— Всех забрать?!

— Не надо нервничать. Допустим, не всех. Например, тех, кто здесь. В пансионате. Как вы думаете, у вас дома им будет лучше?

— Не-а. Им не нужно, чтоб лучше. Было бы нужно, давно б ушли. Сами. Но они остаются. Значит, не хотят. Если дома станет много людей, получится ерунда. Как здесь. Дома каждый — один. А тут — вместе. Не люблю, когда вместе. Когда в месте, в одном месте, толчея. Вы, доктор, тоже — один. Вам тут плохо. Пойдете со мной?

— Спасибо за приглашение. Я подумаю.

— Думать не надо. Надо идти. Или не идти. Если вы пойдете — будет легче. Дойти.

— Хорошо. Скажите мне, когда соберетесь домой.

— Я скажу, доктор. Скоро скажу. Только не надо думать. Пожалуйста…

Время менять очки, понял доктор.

Очков у него было две пары. Очень похожих: тонкая, невесомая оправа и крупные, слегка вытянутые вниз стекла с весьма почтенными диоптриями, придававшие лицу слегка усталый вид. Стиль «Верблюд, король стрекоз» — так изъяснялась первая жена доктора, она же последняя, ибо после развода, дела давнего и почти забытого, счастливчик отнюдь не торопился впасть в очередное безумие. Но вернемся к очкам. Никакой тонировки, затемнения линз. Простота и солидность. Разве что металл первой оправы отливал сталью, а второй — бронзой. Никто, в сущности, не замечал, что доктор примерно раз в три месяца меняет очки. А и заметили бы, так не придали значения.

Доктор улыбнулся, извлекая запасной футляр.

Значение процесс имел только для него.

К очкам привыкаешь. Как привыкаешь к банальностям, к суете, к иллюзии, самозвано взобравшейся на трон реальности и нацепившей корону на кукиш лысой головы. Идет время; сидит узурпаторша; стоишь ты. Но, однажды всего-навсего сменив пару очков, вдруг понимаешь, что мир изменился, решительно и бесповоротно. Самозванка кубарем слетела с трона, слабые, мягкосердечные банальности сцепились за выживание, по пути мутируя в зубастые, покрытые чешуей аксиомы; суета-беглянка сентиментально обернулась на горящий Содом, превратясь в соляной столб. Расплывчатость бытия, именуемая привычкой, стала бесстыдно резкой, хотя диоптрии одинаковых линз, а также идентичная центровка не давали к этому решительно никакого повода. Местами жизнь вытянулась, местами съежилась, мышью удрав в угол. Боковое зрение обрело дурную манеру исчезать и появляться по собственному усмотрению, словно кокетка-любовница, вынуждая кавалера постоянно коситься в сторону: на месте ли ветреная красотка? Ты резко поворачиваешь голову, ловясь на удочку легкого головокружения; пьян без вина, ты постоянно ищешь повод снять очки и протереть их суконкой. Ты весь в себе, занят собой и ненадолго забываешь, что вокруг тебя кишит масса совершенно бессмысленных, ненужных тебе людей.