Олег Дивов - Призрачный мир: сборник фантастики

Он рванулся к королю и упал, заливая кровью узорчатый пол. В его глазнице дрожала стрела.

— Вот так всегда, — недовольно сказал Хоббитан, — никакого разнообразия. Ничему они не учатся… А еще я хотел дудочку!

В тронной зале повисла мертвая тишина. Бояре в высоких горлатных шапках перестали трясти бородищами, перешептываясь с соседями; большинство взирали на государя с тем же выражением тоскливой обреченности, какое можно встретить на лицах тех, кто сильно скорбит зубами и спешит на прием к доктору. Царь Василий Шестой, статный и ладный, с густыми бакенбардами и молодецки подкрученными усами, казалось, единственный не утратил самообладания. По-прежнему улыбаясь, он повернулся к думскому дьяку Михайле Козырю, который только что доложил высокому собранию о положении дел на рубежах державы.

— Итак, Михайла, сеча неизбежна? — Голос царя вспорол тишину, словно сабля.

— Точно так, надежа государь. Соглядатаи — люди верные, да и платим мы им немало. А чтобы промашки не дать, завсегда проверяем их донесения. Один узнал — так и другой узнай! Тогда вера крепкая будет. А сейчас все твердят в один голос: король польский твердо решил Москву воевать, а султан османский на Царицын идти собирается. С двумя хищниками за раз биться придется…

— А ты что скажешь, Глеб Иваныч? — Василий отыскал взглядом боярина Шуйского, главу ратного приказа. — Не пора ли ополчение собирать? Или готовы твои молодцы с обеими напастями сладить?

Шуйский, громадный, похожий на медведя и обликом, и разговором, шумно поднялся со скамьи.

— Животы положим, ясный перец. Да животов тех, сам знаешь, не много еси. Это под поляками пол-Европы. Это османы дошли до Бомбея. Не будет ополчения — не удержим мы ни Москвы, ни Царицына. Ну а ежели будет — тогда, Бог даст, выдюжим…

— Должны выдюжить! — В глазах царя сверкала холодная ярость. — Сегодня у нас два города откусят — завтра всей Руси пропадать?! А без Руси мы-то с вами кому нужны и зачем? — Он оглядел тронную залу. — Негоже терять время, бояре. Каждый знает, что ему делать. Езжайте на места, ставьте народ под ружье. В церквах и монастырях пусть денно и нощно о победе молятся. Ну, что сидите?

Захлопали отодвигаемые скамейки, зашуршали кафтаны. Толпа бородачей устремилась к парадным дверям, украшенным прихотливой резьбой: высшей знати Русского государства настало время исполнить свой долг. Последним шел седой как лунь человек в собольей шубе. У самого выхода его настиг окрик:

— Не торопись, Фрол Тимофеевич! Нам с тобой кое-что обдумать нужно.

Седой обернулся; на его породистом лице не было ни тени удивления.

— Конечно, государь. Однако позволь сначала переодеться. Носить шубу в доме с паровым отоплением весьма утомительно…

Когда эти двое встретились в личных покоях Василия Шестого полчаса спустя, на них уже не было ни мехов, ни кафтанов. Оба были одеты в просторные и удобные сюртуки. Князь Фрол Тимофеевич Ромодановский, стоявший во главе тайного приказа, по мановению руки государя опустился в пышное кресло. А Василий сразу приступил к главному:

— Что скажешь, князь, о нашем посольстве в Американские Штаты? Веришь ли их президенту Линкольну? Сдержит ли слово, пришлет ли подмогу?

— Мыслю, слово сдержит, подмогу пришлет. Он, по-моему, человек Божий. Любая неправда гнетет его. Да и на пользу американцам поражение шляхтичей. Ведь тогда и англичане вздохнут спокойнее, а они с американцами теперь — друзья первейшие…

— Ну, помогай нам всем Господь! Лишь бы про черепановскую придумку враги не разнюхали. Куда братьев-то спрятал?

— Ефим с Мироном сейчас в монастыре одном удаленном. На Соловецких островах. Там, в гавани, и доделывают свой шедевр… Да ты не тревожься, батюшка: на Соловки чужакам хода нет…

Уже через час Ромодановский вышел на крыльцо царского дворца. К сановнику тут же подкатили самобеглые сани; рулевой, мрачный малый с широченными плечами, распахнул дверцу, помог залезть на заднее сиденье. Сани выехали за ворота и понеслись по прямому, как луч, Двинскому проспекту — главной улице стольного города Архангельска. С обеих сторон гордо высились бревенчатые дома дворян, а впереди, там, где находилось здание тайного приказа, прямо над горизонтом висело большое красное солнце.

Опера Моцарта «Волшебная флейта» шла в Царском театре третий вечер подряд, и третий вечер подряд в собственной ложе внимал чудесной музыке Михайла Козырь. Думский дьяк по праву считал себя меломаном; впрочем, сплетники поговаривали, что пуще мелодий его привлекают артистки, многие из которых, следуя польской моде, отважно обнажали руки и шею — довольно безрассудный поступок для столичного климата. Собственно говоря, Михайла и не стал бы опровергать сплетников, поскольку одна из артисток — божественная мадемуазель Мими, певшая в «Волшебной флейте» Владычицу Ночи, — совершенно определенно не оставляла его равнодушным. Уроженка Парижа, Мими была ангажирована Царским театром Архангельска на два месяца, и срок этот уже почти закончился. Сие обстоятельство беспредельно огорчало всех русских ценителей музыки, и прежде прочих — Михайлу Козыря.

Когда прозвучал последний аккорд и артисты вышли на поклоны, думский дьяк громко хлопал в ладоши, кричал «браво!» и посылал воздушные поцелуи божественной Мими. Та, склонившись в легком реверансе и скромно потупив кудрявую головку, время от времени бросала на Михайлу пронзительные взгляды. Это рождало в его душе невероятную мешанину чувств — от самых возвышенных до самых бесстыдных. «Кто сказал, что мы с ней не пара? — рассуждал дьяк. — Почему мы не можем быть вместе всю жизнь? Или хотя бы одну ночь? Только потому, что я приближенный государя, а она — лицедейка нерусской веры? Ну, так веру и поменять можно, делов-то… А как представлю, что обнимаю ее, прижимаю к себе… Ах-ха, кровь быстрее бежит по жилам!»

Михайла вскочил с кресла и вылетел в коридор. Через пять минут он уже робко стучался в ее грим-уборную.

— Антре! — послышалось из-за двери.

— Здрава будь, мадемуазель! — Дьяк протянул Мими драгоценный подарок — несколько невзрачных цветков. — Это тебе за сегодняшнее волшебство. На родине ты, видать, к более пышным букетам привыкла, но в Архангельске их еще поди достань… А пела-то нынче как чудесно!

— Мерси, Мишель! — Парижанка улыбалась. Ее каштановые локоны струились по щекам, в центре подбородка красовалась пикантная ямочка. Мими вся была воплощенный соблазн — и в то же время чистый ангел.

— А не желает ли мадемуазель прокатиться со мной в лучшую нашу ресторацию? Черепахового супа, конечно, не обещаю, но покушаем плотно: из «Поморской легенды» голодными не уходят. Вуле ву?