Андрей Колганов - Обычная жизнь

Впереди, возможно, замаячила цель его путешествия. В просвет между кустами ему открылись обычные длинные бараки армейских складов, обнесенные двумя рядами колючей проволоки. Между этими рядами время от времени прохаживались часовые. Судя по той тщательности, с которой прикрывались подступы к этому объекту ("а может, и не к этому?" — скептически возразил сам себе Мильченко — "может, это не тот, что мне нужен, а тот гдето поблизости?"), на опушке тоже могли быть выставлены секреты. Чтобы не нарваться на один из них, Сергей решил не менять пункта наблюдения. Мощности его бинокля хватало на то, чтобы достаточно хорошо разглядеть территорию складов.

Ждать пришлось долго. Сергей внимательно сверился с картой — судя по всему, он находился у самой границы, а эти склады, вероятно, когдато принадлежали пограничникам. — "Но эти места и сейчас контролирует Южный погранотряд! Значит, контролировал… Еще одна новость. Если все это — дело рук Центральных, они заварили очень скверную кашу" — думал Сергей. Только часа через два после полудня послышался шум машин, а затем показались и сами грузовики, подошедшие со стороны границы. Это были шесть больших трейлеров.

Все они были поданы задними бортами к складам. Двери складов отворились и на пять трейлеров начали грузить мешки. "Соль?" — Сергей все еще не был уверен. А шестой… А с шестого, напротив, стали разгружать какието ящики и заносить в двери склада. Вокруг трейлера и склада было выставлено вооруженное оцепление.

Мильченко подкрутил наводку бинокля на резкость, чтобы получше разглядеть, что же именно привезли поляки в обмен на соль. Видно было не идеально, но достаточно хорошо, чтобы узнать разгружаемые ящики. Это были стандартные армейские металлические патронные короба. А кроме них, с трейлера сгружали продолговатые предметы, в которых Сергей опознал укупорки выстрелов к ручному противотанковому гранатомету.

"Все, здесь больше делать нечего", — Мильченко спрятал бинокль и осторожно двинулся в обратный путь. Надо было обязательно дойти. Все увиденное и услышанное могло означать только одно — Центральные готовились воевать.

"…Оставьте меня в покое!.. Нет, мне никто не может помочь!.. Как он мог! Как он только мог!.." — Настя снова уткнулась носом в подушку, судорожно вцепившись в нее пальцами. Плечи ее вздрагивали от рыданий. Калашников терпеливо ждал, пока девчонка успокоится.

Виктору Калашникову пришлось потратить целый день, пока, наконец, через упорное молчание, через слезы и сопли, через бессвязные выкрики, он все же сумел коекак добраться до сути дела. Немалых трудов стоило и накормить девчонку. Но всетаки ему удалось понять, кто она такая, догадаться, что ее гложет обида на своего парня — чемто он ее здорово достал (Калашников так и не смог уяснить до конца — чем), и, главное, узнать, где она в Городе остановилась и кто у них старший. Когда под вечер измученная Настя заснула, Виктор отправился к Матвею Сергеевичу.

Там ему удалось понять чуть побольше в этом деле. Матвей Сергеевич места себе не находил после исчезновения Насти Коменской, и сумел выпытать коечто у ее соседа по комнате, буквально приперев его к стенке. Николай, после недомолвок и запирательств, все же нехотя предположил, что Настя могла застать его с другой девушкой (не уточняя при этом — в каком виде).

Узнав от Калашникова, что с Настей в общем все в порядке, Матвей Сергеевич вздохнул с облегчением. Но перед ним встала новая проблема — Настя категорически отказывалась возвращаться с ними в Зеленодольск, чтобы не сталкиваться больше с Николаем. Виктору пришлось взять эту заботу на себя.

Калашников собирался в Зеленодольск, чтобы проверить подготовку к весенней сессии в тамошнем филиале университета, и решил прихватить с собой Настю. Он созвонился с Зеленодольском, начав прямо со своего друга Сухоцкого, объяснил тому ситуацию, и рассказал о своем решении. Юрий в ответ рассказал ему коечто о Насте. Виктор вновь попытался вывести девушку из состояния тупого безразличия.

"Пойми", — убеждал он ее, — "подлецов в нашей жизни еще хватает. И что же, при каждом столкновении с такими надо изза них ломать себе жизнь? Тебе же надо сдать выпускные экзамены, закончить образование!"

"Не хочу… Ничего не хочу…" — упрямо бубнила под нос Настя.

"А я хочу?!" — почти закричал в ответ Калашников. — "Ты что себе воображаешь, я тут десять лет надрываюсь, сначала под пулями, потом недорослям науки преподаваючи, — и все ради удовольствия, наконец, Анастасии Коменской сопли вытирать, объясняя ей по программе для дошкольников, что такое хорошо и что такое плохо! Всю жизнь мечтал!"

"Вот и оставь меня в покое", — продолжала бубнить упертая девчонка.

"Не дождешься", — с едва уловимым оттенком злорадства произнес Виктор. — "Если хочешь баклуши бить, от экзаменов отлынивая, придется тебе круглые сутки слушать мои нравоучения".

Настя вскочила с дивана и направилась к выходу. Калашников загородил ей дорогу.

"Силой будете держать, да? Все равно убегу!" — теперь уже в ее голосе звучал надрыв.

"Хорошо", — вдруг неожиданно легко согласился Виктор. — "Давай так: ты сейчас сядешь на диван и выслушаешь меня еще в течение пяти минут. Если после этого ты захочешь уйти — удерживать не буду. Договорились?"

Настя, поколебавшись, вернулась обратно на диван.

"Итак, тебя предал человек, которому ты хотела верить. Так?"

Настя кивнула чуть заметным движением головы.

"А теперь ты собираешься поступать так же, как он. Только он предал тебя одну, ты же собираешься предать многих".

"Неправда!" — воскликнула Настя. — "Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое!"

"Просто!.." — хмыкнул Виктор. — "Просто оставили в покое… Так ты это представляешь. Хорошо… Но ведь Николай тоже не собирался тебя предавать. Он тоже просто захотел весело провести время".

"Это совсем другое дело!" — запальчиво возразила девушка. — "Он же знал, что делает, что это значит для меня…"

"А ты не знаешь, что значит твое желание?" — иронически прищурился Калашников. — "Какие мы наивные! Ладно, объясню. Десятки учителей работали больше трех лет, чтобы выучить тебя чемуто. Многие десятки людей работали, чтобы кормить — поить, обувать — одевать тебя. Они надеялись, что все это не напрасно. И тут оказывается, что нашей Насте на них наплевать. Наплевать на Матвея Сергеевича, который сутки себе места не находил. Наплевать на меня. Она их, видите ли, об этом не просила. И они все могут со своими надеждами валить в трубу, потому что Насте Коменской так захотелось… Может быть, я сказал неправду? Тогда возражай!"

Настя сидела слегка пристыженная, понимая, что Калашников, во всяком случае, говорит искренне. Однако упрямство и самолюбие не позволяли ей признать себя виноватой.