Михаил Белозёров - Атомный век

Как в это время года Бур вымолил у повара огурец, так и осталось военной тайной. Единственная тепличка в бригаде снабжала овощами только штабных офицеров, а там и связь, и охрана, и бог весть ещё какие приживалки, питающиеся за счёт щедрот начальства. Так что Бур, считай, совершил подвиг, думал Берзалов, с удовольствием уплетая борщ. Даже чёрный хлеб был особый, рассыпчатый, пахучий, а не как обычно, пластилиновый, для рядового состава.

— Мне уже и так в роте прохода не дают. Говорят, что без вас спишут меня в хозвзвод за свиньями глядеть. Ага.

— Вот это самое твоё место, — не удержался от комментария Берзалов, облизывая ложку. Он уже забыл, каково быть подчиненным.

Борщ был хорош, даже с каплей сметаны. Мясо в меру жёсткое, с вкраплениями жира — большущий дефицит по нынешний временам.

— Я не хочу в хозвзвод, я хочу воевать, — ныл над душой Бур.

— Уйди!

— Товарищ старший лейтенант…

— Уйди… Христом Богом…

Но через минуту всё началось сызнова.

— Товарищ старший лейтенант…

— Что, стыдно стало? — полюбопытствовал Берзалов и впервые с интересом взглянул на Бура.

У того на кончике носа из‑за усердия застыла капля пота. И вообще, он был мокрым, как мышь, несмотря на майскую прохладу.

— Так точно, — резво вытянулся Бур, впрочем, в следующее мгновение колени его подогнулись, и он снова завёл старую пластинку: — Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…

— Ладно… Чёрт с тобой! Но ведь подохнешь там. По — дох — не — шь… Понимаешь?!

— Понимаю, — жалобно шмыгал Бур носом.

— А здесь спокойно, тихо. Переживешь лихое время. А? — искушал его Берзалов.

— Не переживу, я хочу с вами. Ага?

— Ну смотри, сам напросился, — неожиданно для самого себя, зловеще произнёс Берзалов. — Нянчиться с тобой никто не будет.

— Есть напросился! — обрадовался Бур и выпрямил ноги. — Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…

— Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.

Может, и к лучшему, усилит группу, а Кумарин, у которого Берзалов всё время сдерживал порывы души, пойдёт в разведку. Насчёт старшего прапорщика Берзалов всё ещё сомневался: брать в глубокую разведку или не брать, всё‑таки старый, изношенный, надорвётся ещё, возись потом. Возьму молодого, шустрого Кокурина, который, может, и не так опытен и спокоен, но зато молод и силён, и бойцы его уважают. А? Берзалов отвлёкся.

Кокурин был его любимчиком, первым в боксе и первым в разведке. Ходил за командиром и глядел на него влюбленными глазами. Даже подражал Берзалову и покрикивал на салабонов: «Вашу — у-у Машу — у-у!», но, естественно, в тот момент, когда рядом не было Берзалова.

— Есть, огнемётчиком! — подскочил Бур, не отрывая от лица Берзалова сияющего взгляда.

Ей богу, как в детском саде, подумал Берзалов и тут же раскаялся в своём решении, подумав, что на войне жалость плохой советчик, но отступать было поздно — давши словно крепись, а не давши держись. Ну да ладно, посмотрим, подумал он.

— Беги! — сказал со значением Берзалов. — Беги, пока я не передумал!

— Есть! — и Бур исчез, так быстро, что после него в воздухе осталась смесь запахов испуга и радости. Радости было больше.

Берзалов только закончил обедать и похрустывал огурцом, когда явился старший прапорщик Гаврилов:

— Товарищ старший лейтенант! Роман Георгиевич!..

Берзалов в это момент был занят тем, что зашивал на маскхалате дырку, которую надо было зашить ещё неделю назад, да всё руки не доходили.

— Я вас слушаю, Федор Дмитриевич, — Берзалов отложил работу в сторону и дожевал огурец.

— Бойцы не хотят идти в таком составе. Дурилка я картонная! — покаялся Гаврилов.

— Что значит не хотят?! — безмерно удивился Берзалов и начал заводиться: — Вашу — у-у Машу — у-у! Новые проблемы?!

— Вместе с Буром — тринадцать человек… — кротко объяснил Гаврилов, — да и…

— Что, «да и»?! — Берзалов почувствовал, что начал заводиться ещё быстрее. Не успели выйти, а уже разногласия. — Бур такой же боец, как и все. Найдите ещё добровольца!

Гаврилов вздохнул так, словно решал непосильную задачу:

— Старший сержант Гуча… — произнёс он менее решительно.

— Чего — о-о?.. — удивился Берзалов, поводя головой, как бык.

— Это который Болгарин, — на всякий случай уточнил прапорщик, хотя Берзалов и так знал, кто такой Болгарин.

— Я знаю, кто такой Болгарин, — язвительно напомнил Берзалов.

— Так точно, Болгарин, — терпеливо согласился Гаврилов и снова покаялся. — Дурилка я картонная!

Выдержка у него была отменная. Её бы хватило на всю роту, и еще осталось для бригады. Не то чтобы прапорщик благоволил Болгарину, но чаще других брал с собой в вылазки. Болгарин один стоил пятерых, не только потому что был здоров и силен, но и потому что умел слушать опытных людей и схватывал всё на лету. А в разведке это качество было незаменимым. Однако нрав у него был бешеный, а в пьяном виде он был неуправляемым, как бычок — перволеток.

— Ладно, бери Гучу… — разрешил Берзалов, глядя куда‑то вбок, словно не имея к этому делу никакого отношения.

— Так он же сидит…

— Ах, да… — звонко шлёпнул себя по лбу Берзалов. — Вашу — у-у Машу — у-у!.. А сколько ему ещё?

— Сутки… Дурилка я картонная!

Гуча прославился тем, что был страшно невезучим и всегда попадал в неприятности. Последний раз он сходил в самоволку и вернулся, естественно, пьяным вдрабадан. Но это ещё полбеды. Он умудрился напороться на командира батальона и командира роты, которые с лёгкой душой и на законных основаниях отправили его трезветь на гауптвахту. Хорошо, лычки не сняли. Теперь предстояло вытащить его оттуда без шума и пыли. Пришлось звонить Ашкинази вроде бы как уточнить насчет замены позиций на время отсутствия группы. И хотя уже было оговорено, что Славка Куоркис временно замещает Берзалова, что примет командование взводом, Берзалов сделал вид, что ему кое — какие вопросы не ясны. В конце он со страдальческими нотками в голосе испросил разрешения взять с собой Гучу.

Командир роты после секундной паузы спросил:

— Ты — ы-ы… за него отвечаешь?..

— Отвечаю.

— Точно? Не подведёт?

— Как за самого себя.

Разумеется, он ни на кого не мог положиться, как на самого себя, но в армии так принято — перекладывать ответственность на другую голову, а потом, если что, эту самую голову с удовольствием отворачивать.

— Тогда забирай, — разрешил Ашкинази.

— Спасибо, Виктор Захарович, — поблагодарил Берзалов и, не успев бросить трубку на рычаг, крикнул: — Эй, есть кто там?

— Есть! — в дверном проёме, как привидение, возник жуликоватый Иван Зуев по кличке Форец, с цыганской внешностью, разухабистый, ловкий, разве что без серьги в ухе.