Михаил Белозёров - Атомный век

— Да он наглец! — возмутился Архипов. — Строит из себя святошу, — и хотел его ударить.

— Подожди, — отстранил его Берзалов. — Что такое Комолодун? — спросил он, присев над манкуртом. — Только не ври, а то зарежем.

— Живое воплощение отца и сына на земле, сэр, — не моргнув глазом, ответил манкурт.

Так, обречённо подумал Берзалов, надо было другого оставлять, этот тоже свихнулся.

— Уходим! — скомандовал он, вспомнив о Гаврилове. — Времени в обрез!

— А с ним что делать?.. — спросил Архипов.

— Допросим по дороге.

— Ну да… — проворчал Архипов. — Тащи его на себе.

Берзалов хотел уже было по привычке возмутиться, начал со своей любимой присказки: «Вашу — у-у Машу — у-у!..», но локальная связь вдруг ожила, и он услышал взволнованный голос капитана Русакова:

— Заправились солярой под завязку. Ждём вас.

— Возвращаемся, — нервно ответил Берзалов. — Быстро возвращаемся!

У него возникло ощущение, что он пропустил в этой жизни что‑то важное, касающееся их всех, без исключения, но пока даже не понял, что именно, да и Спас, нет, чтобы подсказать по старой дружбе, всего лишь прокомментировал ядовито, намекая, что время убежало безвозвратно и уже ничего не вернуть: «Гляди, гляди, засуетился, растяпа». Эх, дать бы тебе в глаз, подумал Берзалов, да не получится, и они побежали назад.

Между тем, Гуча и Бур страшно напились. Да и то: кто выдержит без закуски на одних нервах по литру наркоза? Говорят, какой‑то китаец выдерживал каждый день, не пьянея, в течение шестидесяти пяти лет, но ни Гуча, ни Бур таковыми не являлись и такими свойствами печёнок не обладали. Вот и отключились. Гуча ещё что‑то бормотал насчёт тяжёлой и мрачной жизни в глубокой разведке, а когда заметил, что Бур ему отвечать перестал и что он уже с полчаса разговаривает сам с собой, то страшно удивился, почал новую бутылку с наклейкой, на которой значилось: «Сhase». Отпил прямо из горлышка. Но то ли предыдущим напитком испортил себе чувство прекрасного, то ли ещё что, однако самая лучшая водка в мире, произведенная во вражеской Англии ручным способом из картошки, показалась ему хуже самого низкопробного самогона из опилок. Придя к такому умозаключению, Гуча тихо погрузился в грёзы, несмотря на то, что услышал, как в торговом зале страшные люди идут по их следам, но ему уже было всё равно, ибо его охватило благодушие.

Пробуждение же было ужасным. На него лили то ли воду, то ли мочились, и при этом кто‑то страшно ругался. Гуча попробовал было оказать сопротивление и даже протянул руку за автоматом, но получил два сильнейших удара в живот, решил приберечь силы и покорно улёгся на полу.

— Кто такие?! — орали на них, замахиваясь прикладом или тыча в лицо стволом.

— Что вы здесь делаете?!

— Откуда приперлись?!

Потом их куда‑то грубо потащили, пиная по дороге, как мешки с картошкой, и к своему ужасу они очутились в глубоком и мрачном подвале, где не было ни капли воды, а воздух был, как в могиле. Впрочем, страшно было только одному Гуче, потому что Бур, несмотря на все ухищрения людей в военной форме, так и не очнулся — он был мертвецки пьян.

Гуча для порядка поорал, требуя выпустить их или хотя бы дать воды, ничего не добился, изнемог и забылся.

В это время Берзалов со своей группой благополучно достиг бронетранспортёра и, цепенея от злости, молча выслушал доклад Русакова. Оказалось, что всё хорошо, как в песенке о прекрасной маркизе, и соляру летней марки нашли, и пути отхода определили — всё хорошо, кроме одного — пропали Гуча и Бур. Берзалов даже не стал уточнять, кто именно разрешил Гуче действовать самостоятельно: всё было написано на лице у Русакова. Капитан был сам не свой. Распекать его не хватало сил, а главное — время текло, как песок сквозь пальцы. Гаврилов! Гаврилов! Гаврилов! — крутилось в голове у Берзалова. Но и бросать бойцов было у десантников не принято.

— Приказываю, — сказал Берзалов, больше не обращая внимания на капитана, — отвести машину на другой край города, здесь оставить наблюдателя на случай, если эти два охламона явятся, а остальным искать их и искать. Так. — Берзалов посмотрел на часы. — На всё дело у нас не более трёх часов. Потом, независимо от результата, уходим.

Капитан Русаков прочистил горло, как будто у него что‑то в нём застряло, и спросил, избегая смотреть в глаза Берзалову:

— А куда они могли податься?..

Эх, подумал Берзалов, чему тебя учили, капитан, кроме как летать? Всему чему угодно, но только не умению пользоваться ежовыми рукавицами.

— Учитывая, что Гуча всегда и неизменно залетал по выпивке, — объяснил он так, чтобы капитан понял, какого он дал маху, и что ещё долго придётся расплачиваться за промашку, — искать надо в ближайших магазинах или в канавах.

— Кабы я знал… — начал оправдываться Русаков, мотнув, однако, упрямо седым чубом.

— Вашу — у-у… Машу — у-у! Потом… потом… капитан, — сказал Берзалов, не меняя тона. — Времени нет. Молись богу, чтобы мы их нашли до вечера.

Только он прыгнул на броню, только приготовился к движению, ухватившись за ствол пушки, как в наушнике что‑то зашуршало и незнакомый голос произнёс:

— Привет, лейтенант… Хм… меняю твоих двоих на моих троих.

— Это которых? — нашёлся Берзалов, и душа у него похолодела. — Это которые хотели уйти в степь?

— В степь?! — удивился голос. — Хм да… Однако… Я понял, что ты их уже наказал? — спросил он.

— Кто это вообще?.. — словно бы между делом поинтересовался Берзалов, делая знак Филатову, чтобы он двигал вперёд, потому что оставаться на одном месте было крайне опасно, тем более, что их уже обнаружили, и ещё потому что, возможно, им просто зубы заговаривают, а сами делают обходной манёвр.

— А это тот генерал, у которого ты бронепоезд подорвал, — вкрадчиво ответил голос, давая понять, что он знает обо всём — всём: и о численном составе, и о намерениях, и даже о самом главном — глубокой разведке.

— А — а-а… — догадался Берзалов. — Петр Матвеевич…

— Он самый, — согласился голос.

Был он густой и бодрый, и должно быть, принадлежал живчику. По крайней мере, у Берзалов сложилось именно такое впечатление.

— Ну, не знаю… — сказал Берзалов так, чтобы прежде времени не раскрывать карты. — У нас только один ваш, да и то бандерлог американский.

— Ага… — догадался генерал, — Джон?..

— А мы не спрашивали, — сообщил Берзалов.

— Парень он неплохой, так что вы не очень…

— Да нам по барабану… — он едва не добавил: — «Вашу — у-у… Машу — у-у!»

— И то правильно, — согласился вдруг генерал Грибакин. — Назвался дезертиром, полезай в кузов. Эта степь меня уже задолбала. Думаешь, они у меня первые на юга бегут?

— Не думаю, — согласился Берзалов.