Владимир Венгловский - Шпаги и шестеренки (сборник)

Элоиза зажмурилась, но конденсат все тек и тек, не желая иссякнуть. Она боялась тереть глаза, ведь стальные руки могли поцарапать фарфоровое личико. Личико цветочницы и фрау Миллер. Она слышала, как мастер опустился на колени перед портретом жены.

– Прости-прости-прости, родная! Прости, что продолжаю жить, но кто-то должен напомнить им о тебе, заставить всех, кто сумел забыть, навсегда заучить твое имя, вписать его в учебники по истории и механике. Я должен уйти сейчас, совсем не осталось еды, а этого хлыща-репортера надо будет чем-то угостить, чтобы дал мне глянуть на свою писанину перед публикацией.

Мастер вскочил, нервно зашагал по комнате, отыскивая шляпу. Элоиза встала и подала ее, кротко опустив глаза.

– Закрой дверь, Элоиза, и убери детали по местам. Ах да, рука.

Он присел на край стула, поманил к себе. Элоиза опустилась рядом, стараясь не выдать своих неполадок. Мастер закрепил сустав и временные накладки, чтобы не были видны металлические части, и, не говоря ни слова, оделся и вышел.

Элоиза опустилась на пол, проклятый конденсат все тек и тек, затуманивая линзы. Элоиза не знала, чего ей больше хочется: чтобы мастер вернулся поскорей и можно было рассказать ему о неполадках и попросить о помощи, или чтобы он не возвращался никогда, если один вид механической Элоизы причиняет ему столько боли. Он никогда не остановится, добиваясь максимального сходства – Элоиза была уверена в этом, как в том, что завтра включится под звуки музыкальной шкатулки с балериной. Но она знала и то, что чем больше будет походить на фрау Миллер, тем больнее будет мастеру.

«Ззынь» – подсказала пружинка в шкатулке. Всего один портрет, одна пожелтевшая старая карточка на комоде рядом с этажеркой, на верхней полке которой рядом с газетами так неудачно стоит большая бутылка с растворителем. «Ззынь» – разобьется бутылочное стекло и не с кем будет мастеру сравнивать свою Элоизу.

– Я не могу. Не было приказа, – ответила она шкатулке, но невольно посмотрела на большую бутыль изумрудного стекла.

Она подошла и повернула ключ. Балерина медленно качнула изящной ножкой, и на мгновение Элоизе показалось, что фрау Миллер усмехнулась с фотографической карточки.

«Элоиза, ты могла бы взять… и разорвать… ее лицо. Как он однажды расколол твое. И без нее… он будет твой», – закружилась мелодия, написанная когда-то для всех Элиз и музыкальных шкатулок. Сотни шестеренок внутри Элоизы заставили ее протянуть руку и коснуться карточки. Тепло бросилось вверх по медным трубам, заклокотали в груди сошедшие с ума котлы. Балеринка дернулась, когда Элоиза сжала фотографию, заставляя надменное томное личико фрау Миллер морщиться от боли.

– Больше ты не будешь мучить его! – крикнула она голосом чумазой цветочницы, не зная других эмоций, кроме подслушанных. – Даже если он вернется и, увидев, что я сделала, разберет свою бедную Элоизу на трубки и шестерни, ты больше не будешь причинять ему боль!

Элоиза разорвала карточку и торжествующе подняла руки, словно показывая умолкшей шкатулке, замершей балеринке и бутыли темного стекла, поблескивающей на этажерке, на что она способна ради мастера.

Но тут обрывки полетели на пол, потому что Элоиза забыла о своем маленьком подвиге, с ужасом уставившись на руки. На свои… нефарфоровые руки.

Она несколько раз провела пальцами, но не нащупала ни одного шва, не отыскала даже намека на стык керамических накладок. Но главное – она чувствовала: чувствовали пальцы, чувствовали ладони, предплечья, щеки, шея, все, чего она касалась своими живыми пальцами. Она вся была живой. Элоиза даже уколола себя в бедро циркулем – и вскрикнула от боли.

Она испуганно прислушалась к звукам внутри своего тела, и с облегчением выдохнула – они были теми же: шуршали шестерни в животе, ритмично постукивал левый котел, он с самого начала был с небольшим дефектом, но работал исправно и мастер не спешил его менять.

Не могла Элоиза Миллер стать живой. Вот так, внезапно. Она же Механическая девушка, которая все исправит…

«Ты исправила! – рассмеялась собственному страху Элоиза. – Ты живая! Живая Элоиза Миллер! Даже лучше, чем на карточке!»

Элоиза подскочила к зеркалу, больно ударившись щиколоткой о ножку стола, и закружилась, глядя в отражение. Она была совсем как фрау Миллер, немножечко моложе и бледнее, чем на фотографии, но все равно невероятно похожа.

– Подождите, сейчас я ее подготовлю, – раздался за дверью голос мастера.

Он влетел, встрепанный и возбужденный, даже не взглянув на Элоизу, сбросил пальто и сел к столу. Скомандовал:

– Давай руку, Элоиза! Я договорился с миссис Смайт, чтобы она приняла этого репортера в гостиной. Старая брюзга мечтает увидеть свое имя в газетах, так что расстарается. А я пока смогу подтянуть твой сустав, чтобы ты не облила нашего гостя кофе, когда будешь подавать.

– Я не оболью. – Элоиза сама удивилась тому, как мелодично прозвучал ее голос.

– Все будет хорошо, мастер, – продолжила она, тщательно копируя свой прежний механический тон.

– Живей, Элоиза! – раздраженно прикрикнул хозяин. Она протянула руку, напряженно наблюдая за его лицом.

Мастер вывернул ей запястье, ища стык, чтобы поддеть и снять пластину. Сердито крутанул в другую сторону, поднял взгляд. И тут в его глазах появилось удивление, постепенно сменявшееся каким-то странным огнем.

– Это… чудо, – прошептала Элоиза, забыв поменять голос. – Я… все исправила. У вас снова есть… живая Элоиза Миллер. Я пока не умею так танцевать, как она, но я быстро учусь… Вы же знаете, как я быстро учусь…

Она лепетала еще что-то, водя пальцами по его высоким скулам, вискам с серебряными нитями седины, целуя руки, которыми он лихорадочно ощупывал ее суставы, бесцеремонно обнажая плечи и грудь.

– В это трудно поверить, но это я… Элоиза. Я живая. Живая, мастер!

Она не ожидала удара, поэтому даже не пыталась заслониться. Пощечина оставила пылающий след на щеке, Элоиза не удержалась на ногах и упала.

– Живая? – Мастер пылал гневом. – А зачем ты мне… живая?!

Он выплюнул последнее слово с таким отвращением, что Элоиза поспешно поднялась и попятилась к двери.

– Таких живых я могу достать в каждом закоулке по четыре пенса. Отмыть, попользовать час-другой и выгнать обратно на панель. Хотя… едва ли они захотят мыться. То, что твоя мордашка еще чистенькая – это ненадолго. Помнишь девчонку, что приходила сюда с корзинкой фиалок… Стоп. Это ты, мисс? Куда ты дела мою Механическую девушку, голодранка? Кто заплатил тебе, чтобы ты разыграла здесь это… чудо? Откуда ты узнала обо всем? Я никому не говорил, разве что проклятый кукольник, что делал ей лицо, разболтал тебе…