Дмитрий Бондарь - Здесь птицы не поют (СИ)

— Ага, — осклабился Арни, щеки которого действительно раздувались, наполняемые встречным ветром. Он проорал, но слышно было и в самом деле очень плохо: — Послушай этого… Он расскажет!

Лодки повернули направо вслед за изгибом русла, и Виктор недолго провожал взглядом зловещие полусгнившие мостки — они скрылись за поросшей редким лесом скалой.

Вечером на очередной стоянке, нарубив дров и натаскав воды для общего котла, он только случайно вспомнил о виденном, когда услышал чье‑то:

— Сталина на них нет, сук!

В голове запустился воспитанный образованием шаблон «Сталин — тиран — ГУЛАГ» и перед глазами вновь мелькнули почерневшие мостки, дорога между скал, хибара с травой на крыше — ведь это был запечатленный образ единственного лагеря, который имелся в памяти.

Рогозин нашел Юрика, курящего на берегу какую‑то жуткую смесь из накрошенного сигаретного табака и пылеподобного сушеного мха. Он забрался на огромный булыжник, принял там позу лотоса и сидел так, совершенно погруженный в созерцание заката. И даже не заметил, как к нему подобрался Виктор. А тот дернул якута за рукав куртки и напомнил:

— Ты про лагерь рассказать обещал.

Солнце почти спряталось за серой сопкой, воздух был прозрачен и свеж (если не считать специфического запаха из трубки). Река с убаюкивающим рокотом катила прозрачные, слегка позолоченные зарей воды по бесчисленным камням. Ветер стих, окончательно запутавшись в скалах.

Если бы Виктора спросили, зачем он хочет услышать еще одну страшилку «от якута», он бы, наверное, ответить не смог. Просто хотелось еще немножко послушать сказки из мрачной якутской мифологии, присутствовало в них какое‑то необъяснимое очарование.

— О! — сказал Юрик и замолчал, попыхивая трубкой.

Солнце закатилось‑таки, блеснуло последним лучом и пропало, погрузив ущелье с рекой в первозданную темноту. Пару минут Рогозину казалось, что рассказчик собирается с мыслями, но молчание затягивалось и Виктор не выдержал:

— Эй, — он снова дернул якута за рукав. — Так ты…

Он не успел договорить, потому что Юрик вдруг завизжал тоненько, упал под камень, на котором сидел, перевернулся на четвереньки, успев, по — видимому, еще в падении каким‑то образом выхватить из ножен на поясе здоровенный тесак, блеснувший отраженным от далекого костра светом в полутьме так угрожающе, что Виктор поневоле закрылся руками.

Но дальше ничего не произошло.

— Кто здесь? — донеслось из‑под камня настороженное.

Голос Юрика странным образом изменился — он стал одновременно глух и тонок.

— Кто здесь? — повторил он еще раз.

— Й — а-а, — проблеял испуганный неожиданной метаморфозой Рогозин.

Из‑под камня донесся облегченный выдох, Юрик поднялся на ноги, уверенным движением бросил нож в ножны, вытер покрывшийся бисеринками пота узкий лоб, отряхнул от песка руки.

— Зачем ты меня напугал? — спросил он.

— Я? — Виктору и в голову не могло прийти, что он может кого‑то напугать.

— Ты — ты, — кивнул якут. — Подкрадываешься, пугаешь. А если бы у меня инфаркт был? Кто так делает?

Рогозин ошарашено замолчал в недоумении — меньше всего он ожидал от Юрика упреков в своем злоумыслии. Немного подумав, одновременно наблюдая за тем, как якут взбирается обратно на булыжник, он развел руки и пробормотал:

— Ну прости, я не хотел.

— Ладно, проехали, паря, — якут устроился рядом. — Так чего хотел‑то?

— Про лагерь там, — показал Рогозин рукой на реку в сторону, с которой они пришли.

— А — а-а! — засмеялся Юрик. — А я‑то думаю — чего он меня пугает?!

— Да не пугал я тебя!

— Ага, а почему я тогда с камня туда, вниз, упал? Ветром сдуло, да?

Разговор приобретал какой‑то дурацкий оттенок, все время возвращаясь к одному и тому же как в какой‑нибудь дешевой пьеске непризнанного гения. Рогозину это не нравилось, раздражало, бесило, но, помня о мхе в трубке якута, он был осторожен.

— Я же попросил прощения.

— Да ладно, я уже и забыл. Но ты меня больше не пугай.

— Не буду, — пообещал Рогозин.

— Хорошо, — улыбнулся якут. Его жидкая щетина над верхней губой, которую он по недоразумению называл «усами», встопорщилась.

И он снова замолчал.

Через четверть часа Рогозин понял, что никакого рассказа не будет и решил идти к костру, устраиваться на ночлег. К тому же одна из ночных вахт — утренняя — досталась ему и он резонно рассудил, что если не выспится как следует, то подниматься будет тяжело.

— Это под самый конец было, — вдруг сказал Юрик, когда Виктор уже слез с камня. — Сталин уже мертвый был совсем. В пятьдесят третьем.

Рогозин хотел вернуться на место, но якут опять умолк.

Так повторялось несколько раз — едва Виктор решался идти к костру, якут начинал говорить. Только делал попытку пристроиться рядом — Юрик затыкался. Подобно буриданову ослу, Рогозин какое‑то время топтался на одном месте, провоцируя приятеля на произнесение отрывочных реплик:

— Сначала‑то здесь лагерь был для всяких иностранцев…

— Ну, знаешь, вот если какой‑нибудь американец или там англичанин с французом в плен попались на войне или еще где…

— В Северной Корее, в основном. Или в Китае. Или во Вьетнаме. Но больше всего в Северной Корее…

— Там же война шла везде. В Корее против коммунистов весь мир воевал — Франция, Англия, Штаты, Турция, Голландия, Канада…

— Испанцы еще… Или не воевали испанцы? Не помню. Колумбийцы точно были…

— Парочка из них даже сбежать смогла…

— Пока до Китая добрались — один американец другого англичанина сожрал…

— Натурально. В Китай только ногу принес в сапоге…

— Это страшный лагерь и страшная история…

— Очень…

— Я бы мог ее тебе рассказать, если бы ты не стал пугать меня…

— И если ты меня пугать больше не станешь, то…

В конце концов Виктор принял половинчатое решение: оперся спиной о скалу и остался стоять внизу, не делая более попыток подобраться к рассказчику поближе.

А Юрик продолжал:

— Потом, перед тем как все случилось, их всех перевели куда‑то на Чукотку, а сюда наших переселили. Наши должны были, паря, строить железку туда, — наверное, Юрик показал направление рукой, но в темноте да снизу этого не было видно. — Долго проектировали в Москве и в Свердловске еще. Знаешь, что такое Свердловск? Это так раньше Екатеринбург назывался. Был я там. Грязный городишко, однако. Люди хорошие, а городишка — грязный. Большой Урюпинск. Даже Якутск не такой грязный.

Якут чиркнул зажигалкой, до Рогозина донесся запах табака, на этот раз без примесей.

— А здесь хотели сделать хранилище для ядерных материалов. Или еще что‑то такое. Недалеко военную часть тогда поставили, чтобы если американцы через Пролив полезут, их было чем остановить. И хранилище и военную часть при ней тоже здешние зэки отстраивали. Бараки поставили, бомбоубежище выкопали глубокое. Все сделали — подготовили. Только солдат не привезли. Не успели. Там вон, — огонек сигареты показал направление, но для Виктора все направления были равноценны. — Там построили большой склад для боеприпасов. Но никто о нем не знал в лагере. Секретность потому что, паря. Вот.