Стас Северский - Историк

— Нет, на тебя у меня рука не поднимется.

— Вы не один такой… На меня и у других рука не поднялась… Даже у — Олафа…

— Успокоил…

— Вот и хорошо. Пойдемте теперь.

Я, с трудом сдерживая улыбку, легонько — для вида — толкнул, вставшего у входа, офицера тяжелым прикладом штурмового излучателя под лопатки. И он не влетел, а вошел в занесенные метелями открытые врата, встав перед Олафом, вторые сутки сидящим в чаду костра и угрюмо точащим о камень зубастую железку. Это для капкана на крыс. Олаф же еще не знает, что теперь нам крысы не нужны, — теперь мы спокойно сможем ходить на снежных зверей!

— Олаф, ты только посмотри на моего пленного!

Пленный офицер глянул на меня с растущим раздражением, а Олаф… Он совсем не обрадовался. Он, молча положил железку на пол, молча отер тыльной стороной ладони копоть с бледного лица…

— Олаф… Ты что молчишь?.. Мы же теперь получили все, что нужно! У нас и мощное оружие, и крылатые «стрелы», и умный офицер! Он не только рассчитает нам схемы, но и на охоту с нами пойдет, и нашу технику починит! А еще он нам наверняка кучу интересных историй расскажет!

Но Олаф все равно не обрадовался. Он, все еще молча, поднялся на ноги, запустил руку в разметанные по плечам волосы и устремил грозовой взгляд на офицера, уже готового вспыхнуть негодованием.

— Олаф, не смотри на него так — он же вспылит… Он же офицер — к грубому обращению не привык… А мне пришлось ему нагрубить — я же ему руки скрутил и…

Олаф опустил нагнетающий бурю взгляд в пол, постоял на месте и собрал шнуром волосы. Это плохой знак — он собирает распущенные для вольного ветра волосы только перед сражением. Улыбка сошла с моего лица — я снова сделал что-то не так… Но я не могу понять, что именно, и на меня находит, тяжелеющая с каждой секундой молчания Олафа, растерянность…

— Скажи хоть что-нибудь, Олаф…

Я обернулся ему вслед, когда он прошел мимо и вышел на затихший в безветрии мороз…

Осторожно взял под локти кипящего досадой офицера — так, чтоб не причинить ему вреда, ведь его руки связаны за спиной «шнуром», слабо светящимся в полумраке и пропускающим искрой блеклые огоньки…

— Идите вперед. Мне надо ему объяснить, что вы не такой, как прежний офицер. Тогда он не поступит с вами, как с ним, — с прошлым офицером. С вами же не надо так поступать…

Офицер в ответ весь вздернулся и завелся. Что-то они все нервные такие… Но я терпеливо сдержал дерганного офицера и отвел его к Олафу, и поставил его перед Олафом, замершим с крепко сжатыми на груди руками посреди сияющих на солнце снегов…

— Олаф…

Он стал еще бледней, будя силу зверя и борясь со злым духом, приходящим к нему с этой силой перед сражением по зову или просто, повинуясь привычке. Он теперь старается не отпускать этого духа на волю. И сейчас, оттесняя его холодным рассудком обратно, в буйные глубины инстинктов, он сжимает зубы и молчит. Только, кажется, у него что-то не получается с контролем над этим злом. Когда он посмотрел на меня и на моего пленного, ему пришлось сжать и кулаки. Но я не понимаю, что заставило его дух разразиться грозой. Я понял, что это как-то связано с офицером, но… Этот офицер никак не напросился на что-то такое — ни словом, ни делом… Не знаю, чем он плох, чем Олафу не угодил… Наверное, для Олафа он слишком чистый и блистающий… Но я же его не из зоны боевых действий взял, а из светлых чертогов Хантэрхайма. По мне, он очень даже неплохой — даже очень хороший… Только огнеопасный чуть.

— Олаф, ты же сказал, что нам офицер нужен, — для сложного расчета и для схем…

Поджав побледневшие, искусанные в кровь, губы, Олаф не сводит напряженного взгляда с офицера, стоящего перед ним со связанными за спиной руками с таким достоинством, что мне за эти крепкие путы стыдно становится…

— Не такой офицер, Ханс.

Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще прежнего…

— Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.

— Ты на его погоны смотрел?

— Он капитан… Прямо, то, что надо.

— Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер — S4, а не — S7.

— Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…

— Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем — он не для этого сделан.

— Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…

— Да, нам нужен офицер. Но нужен — воин, нужен — охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.

— Олаф, оставь его — он нам пригодится…

— Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у нас.

Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями… Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и это зло — этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера, офицер разорвет поле «шнура», искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на противостояние все свои силы — пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда… тогда…

— Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!

— Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.

— Нет, ты же убьешь его…

— Ханс, ступай.

Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает себе срываться на мне…

— Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.

Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф сделает со мной… И я не знаю, что я… Я же не подниму на него руку — на Олафа…

— Подожди, не трогай его…

— Ханс, я не могу ждать. Его будут искать охранники системы.

— Нам нужно уйти…

— Нам придется уйти. Но его мы с собой не возьмем. Мы и без него с трудом от «воронья» уходим. А с ним — не уйдем.

— Ты же сказал, что с офицером мы скроемся, что «черные вороны» не найдут нас…