Виктор Точинов - Великая степь

Похоже, железной уверенности в голосе Гамаюна кавторанг не услышал. Потому что не прекратил разговор:

— Значит, устав надлежит переписать. Уставы сочиняют, чтобы они учили побеждать. А не для того, чтобы дать себя зарезать во славу параграфа…

Резкий свист прервал разговор. Лягушонок помахал рукой — поломка исправлена. Можно ехать.

— Ладно, морпех. Поговорим еще… А вообще-то — неплохо для начала вернуться.

Худа без добра не бывает. Поломка бензовоза это подтвердила. Одна из машин, высланных, пока стояли, во все стороны для разведки — нашла след.

Это было озеро — вытянутое, как клинок кончара. Безжизненное соленое озеро, наливающееся талой водой только по весне. Сейчас вода высохла — белёсо-серая корка соли, вся расколотая пересекающимися трещинами. Под коркой — изрядно нагревшаяся на солнце жижа. Не то ил, не то просто грязь. Вполне вероятно, что это месиво обладало целебными свойствами, и можно было открывать здесь бальнеологический курорт.

Пассажиры машины, влетевшей, судя по следам, в предательскую топь, возможностью открытия курорта не заинтересовались. Вытянули, надо думать, на сухое место лебедкой. И поехали в объезд.

— Ночью ехали, — сказал Ткачик. — Причем без фар. И добавил не слишком уверенно:

— Вертушек опасались…

Нестыковка, подумал Гамаюн. Едва ли похитители Милены не подозревают о существовании иных методов засечения целей с воздуха, кроме визуальных… Судя по тому, как грамотно разобрались с сигнализацией периметра — едва ли.

Гамаюн был прав. И не прав — одновременно. Похитители Милены — те, у кого сохранилась хоть какая-то объективная возможность что-либо подозревать — занимались сейчас отнюдь не этим. Совсем иным. Они извивались, пришпиленные к земле копьями с узкими зазубренными наконечниками — а вдоль ряда их распластанных на земле фигур шел невысокий коренастый человек и деловито разбивал головы палицей-перначем. После чего шевеления и извивания прекращались.

Голову человека украшал шлем — грубо выкованный стальной шишак с опушкой из меха степной куницы.

— Сдается мне, Макс, —– это не все, что ты хотел мне предъявить… — Таманцев кивнул на разложенный по широкому лабораторному столу натюрморт.

Зрелище было малоаппетитное. Центральное место занимала емкость с заспиртованной восьмипалой рукой. Конечность эта, и без того скорее функциональная, чем эстетичная, вследствие опытов Кремера приобрела окончательно сюрреалистические формы. Остальные экспонаты, размером поменьше, майор извлек из тела покойного прапорщика Рюханова. В основном из разнесенной выстрелом в упор головы.

При всем несовершенстве, чтоб не сказать убогости, оснащения лаборатории Девятки — Таманцев в выводах Кремера не сомневался. Мертвый Рюханов лишь внешне походил на известного многим прапорщика шестнадцатой части. Внутри же трупа обнаружилось много интересного. Отталкивающего — но интересного.

По сути, прапорщик был симбионтом — хотя это определение достаточно условно. И расплывчато. Симбиоз предполагает более-менее равноправное партнерство живых организмов, не способных к раздельному существованию. Хотя, конечно, граница между симбиозом и паразитизмом весьма неопределенна и размыта…

Но ясно одно — раньше прапорщик Рюханов великолепно обходился без поселившегося у него в мозгу существа (?) размером с кулак ребенка, давшего метастазы в другие органы. Прапорщик ходил на службу, а после службы употреблял спиртные напитки, а после употребления заваливался спать, а проспавшись… Короче говоря, в конце концов прапорщик отправился на Третий Пост, на месячное дежурство. Где погиб от удара острого предмета в область сердца и обзавелся загадочным симбионтом — если, вопреки греческому корню слова, возможен симбиоз с мертвыми. Или паразитом — если можно паразитировать на трупах.

Кремер не имел понятия, как это загадочное существо сумело замедлить темпы разложения и заставило работать органы мертвого тела — пусть и весьма отличным от нормального способом. Майор даже не был уверен, что это именно существо, а не созданное по невиданной технологии устройство. Но в одном он не сомневался — и разнесенный девятимиллиметровой пулей симбионт прапорщика, и оторванная гранатой чья-то конечность имеют единую природу. Естественную или искусственную — другой вопрос. Хотя руки у тела Рюханова имели предписанное семейству гоминид отряда приматов [9] Полная классификация для интересующихся биологией: Царство — животные; тип — хордовые; подтип — позвоночные; класс — млекопитающиеся; отряд — приматы; семейство — гоминиды; род — Homo (хомо); вид — хомо прапорщикус вульгарус (прапорщик обыкновенный). количество пальцев.

Таманцева очередная непонятность не озадачила. Ну стала реальностью легенда о гаитянских зомби. Ну и что? После Прогона небывалых вещей для генерала не существовало в принципе. Они, совместно со скептицизмом и рационализмом, остались там — в машинном зале, где между устройств компьютера-призрака бродили призраки людей.

Таманцева интересовало другое. У Кремера было на уме и еще что-то. И, насколько он знал майора, — что-то важное. Что-то более важное, чем ходячие трупы прапорщиков и восьмипалые конечности.

— С чего ты решил? — слегка наиграно удивился Кремер.

— Элементарно, Ватсон. Во-первых, ты раза три поглядывал вон на те бумажные рулоны в углу, с темой восьмипалых зомби никак вроде не связанные. Горделиво поглядывал, как курица на собственнозадно снесенное яйцо. Во-вторых, судя по доносящемуся порой абмре, в соседнем помещении пребывает некий господин Панкратов — никто другой с такой силой «Русским лесом» пахнуть не может. Он, когда подшофе — то есть всегда, — предпочитает держаться от меня подальше. А сейчас терпеливо ждет. Вывод: накопали вы с ним что-то важное. И мертвого прапорщика не касающееся — в медицине и патологоанатомии Панкратов ни уха ни рыла. Может, товарищи-ученые, просветите? Что тут ваш коллективный разум породил?

И Кремер с присоединившимся Панкратовым просветили.

Кремер разложил на столе большой лист. Карта. Карта Девятки и прилегающих окрестностей, крупномасштабная. Не план и не схема — именно карта.

— Мы допустили большую ошибку, — сказал майор. — Тогда, осенью, после Прогона. Поспешили. Когда два события — в нашем случае Прогон и хроносдвиг — расположены так близко по времени, то самая простая гипотеза — объявить одно из них причиной, а другое следствием. А стоит найти хоть одно тому доказательство — и версия превращается в постулат. В аксиому. И других причин искать уже не хочется…