Алексей Штейн - Ландскнехт. Часть вторая

С другой стороны — как‑то после первого раза появилась уверенность, что эти… СВОИ — не бросят. Да, мы расходный материал, мясо, фарш. Но… мы им пока нужны. И не на убой нас, выходит, гонят. На смерть, но не на верную гибель. Уже сидя в готовности под бруствером — покосился — недалеко группа офицеров — наш Кане, кавалерист с обвислой мордой, и новый, союзный артиллерист, судя по всему. В песочке, с короткой шашкой — бебутом на поясе подле длиннющего кабура. Он внимательно осматривал из‑под фуражки, напоминавшей по виду английские, времен первой мировой, с квадратным козырьком, укрепления, временами приникая к установленной на треноге здоровенной зрительной трубе с козырьком над объективом. Потом покусывал усы, морщился, и что‑то записывал на планшет. Кане его о чем‑то спросил, тот развел руками. Но все это выглядело как‑то обнадеживающе… по — деловому. Хорошо, когда так.

— Ну, что, пробежимся за нашим боровом? — услышал я сбоку. Повернул голову — ну да он самый. Минометчик. Подмигивает мне, весело так, а глаза блестят совсем нехорошо, как говорят 'безумным блеском'. От такого блеска отодвинуться бы подальше…

— Ты чего задумал? — тихо спрашиваю его

— Я? — распахивает он наиграно — наивно глаза — Да что ты! Я уже ничего… все и без меня будет. Вот увидишь!

Говорит он это так уверенно, как может говорить только окончательно съехавший крышей. Или религиозный фанатик… что, в общем‑то, одно и то же. Я выдохнул, по сторонам зыркнул… Ну, и делать‑то что?

— Слушай… Ты, это… Во. Тебя как звать‑то? — отлично, сейчас контакт найдем как‑нибудь.

— А, меня‑то? — да, знаешь, нас с братом батюшка…

Договорить он не успевает — воздух прорезает свисток, и мы снова вскакиваем, и, перебравшись через бруствер, с воем бежим в атаку.

А дальше все было как в дурном кино. Мы все орем так, для порядку, не особо и громко — и впрямь воем, 'ура' тут не кричат, просто эдак протяжно — 'А — а-а — ааа!'. Ну и чего зря силы тратить, если бежать еще километр, да и нет приказа до конца идти — как утром, до проволоки, и обратно. Если свистка раньше не станет.

И тут буквально рев такой! Сразу аэродром на ум пришел. Минометчик, он перелез бруствер — и вперед с ревом рванул. Вот только… бежит он, не как все мы — винтовка поперек себя, кто поопытнее — наискось, штыком к левому плечу вверх. Так какая — никакая, а защита, научно выражаясь, жэ — вэ — о. Пустяковая защита, да кто не бегал навстречу пулям, не поймет все одно, как ни объясняй. Они, небегавшие, кто пообразованнее — про статистику расскажут и теорию Ендшейна. А кто бегал — тот и за ломиком спрячется. В общем, кто в курсе дела — так, а остальные просто поперек себя винтовку, и трусцой вперед.

А этот — в уставное положение для штыковой атаки, приклад шейкой к бедру, правая рука сзади на замахе, левая за цевье направляет, к поясу прижата, штык на уровне груди… И бежит — почти что прямиком на взводного, ревет… Замерли все, даже кто с бруствера смотрел, похоже, притихли. А тот все несется — вот взводный, с перекошенной мордой рвет с кабура револьвер, вскидывает…

И тут минометчик делает рывок, и всем уже видно — проскакивает он мимо. Так, как ревел и бежал — так мимо и пролетает.

И в этот момент — хлопок. Выстрел. И еще, и еще два. Рев оборвался, минометчик ружье выронил, да так и упал. От бруствера он и тридцати шагов не пробежал.

И стоим мы все, остановились, смотрим на это. Вот кажется мне, не у одного меня ствол винтовки‑то в сторону взводного пошел. Да только… Он в своем праве. Имеет он право на поле боя штрафника застрелить. ПОТОМ ему за то ответ держать, если найдется, кому спросить. А на поле боя — полное право имеет. И ведь, тут не спишешь, на шальную пулю‑то. А может, и хрен с ним, со списыванием? Один раз я его уже не пристрелил, и тогда Балу погиб…

Додумать дурную мысль не получается — сзади всех подхлестывает крик Кане:

— Рота, вперед! Продолжать атаку!

И этот крик и отрезвляет и всех нас, и словно будит оторопевшего взводного, замершего с дымящимся пистолетом в трясущейся руке.

— Вперед! Пристрелю! Трусы! Изменники! — внезапно каким‑то фальцетом истерически взвизгивает взводный, и тут же, без всякой паузы, действительно стреляет. В мою сторону, сука такая, стреляет, я ж следом за минометчиком шел. Правда, и впрямь в сторону — пуля проходит где‑то совсем в стороне… уходит она в сторону лагеря. Инстинктивно руки тянутся прикладом по зубам дать. А он тут еще раз — теперь в другую сторону — в спину уже бегущим вперед. Один штрафник падает — неужели убил, гадина? Но упавший тут же вскакивает, и бежит вперед — если и зацепил, то несильно. Слава Богам, дальше пустые щелчки. И непрекращающийся визг, словно Новодворская на митинге. Пробежал мимо, на полном серьезе сдерживаясь, чтобы не уработать гниду с разбега. Пробегая, отметил — минометчик вроде жив, но кровищи…

Дальше все было почти как прошлый раз.

Только взводный не Варс, вперед не полез, верещал макакой где‑то сзади, временами стреляя нам в спины. Я видел, как одному парню из новеньких вспороло плечо. Хорошо хоть, не глубоко, царапина. Вскоре и патроны кончились у придурка — взводного.

Потом, как дошли до трети — открыли огонь укрепления. Но тут почти сразу дали дымовыми минометы, и мы поползли вперед, а шрапнели продолжали стегать уже позади. Потерь, по — моему, и не понесли почти, разве пулемет опять пару человек зацепил, но судя по крику — одного точно не наглухо. А меня от всего увиденного как‑то накрыло — в общем, вышло так, что я, сдуру, да двое 'прицепившихся' следом — сильно вперед вылезли. Ну и когда свистки дали мы метров на пятьдесят дальше всех были. Гадость‑то вся в том, что то ли разглядел в дыму чего пулеметчик, то ли просто не повезло — но так нас плотно прижали, что и ползти обратно невозможно. Пришлось лежать, а там и дым кончился. Наши‑то все уползли, а мы трое — в чистом поле. И живы только потому, что за какими‑то камнями спрятались. Один из штрафников, как ясно стало, с криком напролом рванулся назад. Ну и… в общем, если здешний пулемет попадает по человеку — то не все такие везучие, вроде взводного — два. Этому же парню просто вывернуло всю грудь, такое впечатление. А мы остались лежать. Я, оглядываюсь назад — ну, как сказать. Вот метров еще сто — опять камушки, дальше и еще — но как эти сто метров проползти? А смотрю я на эти 'камушки' и мысли интересные в голову лезут…

…Самое поганое — это то, что фляга штрафнику не положена в принципе. Не знаю почему. Солнце жарило до самого вечера, и самые паршивые минуты были, когда солнце уже покраснело, и коснулось гор. Я знаю, ночь тут падает почти мгновенно, и с ней прохлада. Пить хотелось просто невероятно — особенно со сна после обеда, но тогда перед атакой решил много не пить. И вот — несколько часов под солнцем довели буквально до безумия. Уже были мысли все же рвануть перебежками…. Но вспомнил, как пулеметчик в бастионе хвалился, что он на версте одиночного стрелка снимет, а всадника и с полутора верст. И опять же, шрапнель эта. Вряд ли ради меня дымовые мины тратить станут, да и не успеют — раньше меня разорвут. В общем, еле дотерпел. А потом темнота упала, сумерки минут десять, прохлада, и сразу легче, хотя и дикая жажда, а там и темнота спустилась.