Олег Верещагин - Возрождение

Так Женька стал Джонни. Джонни Воробьевым (Романов мысленно улыбнулся). Не официально, конечно, но ему самому имя-прозвище нравилось, и он страшно им гордился и настаивал, чтобы его звали только так. А Фрэнк Мэлоу поселился в пристанционной деревне и уже год почти как числился выборным старостой. Он хороший механик и вообще «мастер на все руки» – порода, почти вымершая в Америке, да и в довоенной РФ тоже уже редкая.

Мэлоу было лет тридцать. Светловолосый, крепкий молодой мужик, плечистый и немного медлительный, он, наверное, нравился женщинам и в Америке. На руках – рукава простой клетчатой рубахи по-домашнему закатаны – Романов увидел следы сильных ожогов. Все это, впрочем, он разглядел уже потом, а в тот момент, когда он вошел в дверь, Мэлоу целился в вошедшего из кольтовского карабина. Его жена – тоже высокая рыжеволосая женщина с выражением на лице, характерным для женщин последних лет – настоящих женщин, не сломавшихся, не ставших сумасшедшими, рабынями, подстилками, – целилась тоже, с не меньшей решительностью, хотя и из «макара». Впрочем, именно она опустила пистолет и сконфуженно сказала:

– Ой. Не знали, что это вы… Фрэнк, это же товарищ Романов… Женька, баловной, шум поднял: «Идут, идут!» – а ничего толком не объяснил! – Она покосилась в сторону смежной комнаты, где мелькнуло что-то быстрое и рыжее. – Мы уже и дружину собирались поднимать по тревоге…

– Да все правильно, – спокойно ответил Николай. – Лучше бдительность, чем лопоушество.

Американец помедлил, но опустил винтовку. Усмехнулся, сказал по-русски с сильным, но приятным акцентом:

– Ну, на стол собирай, жена, – потом пояснил Романову: – Ко мне тут сейчас из соседнего поселения зайти должны по делу, я потому и дома… но, уж раз такой случай, – и сделал приглашающий жест, – заходите оба…

– Почему я остался? – Фрэнк усмехнулся неспешно, сел удобней, покрутил в пустом стакане ложечку. – А почему нет? Знаешь, я хорошо помню тот бой. Ты в курсе, что у вас перед войной была не армия, а – так?

– В курсе, в курсе, – хмыкнул Романов. – Не просвещай, какие мы, русские, дерьмо.

– И в мыслях не держал, – серьезно ответил Фрэнк. – При чем тут дерьмо? Дерьмо те, кто вами руководил и командовал… Три танка ваших было против одного нашего. Мы были тут, на окраине. Мы, честно сказать, сопротивления не ожидали, нам сказали, что вся армия уже сдалась. Хотели поскорей довоевать – и домой, живей домой… Выехали на дорогу, и тут – бумм! – он стукнул кулаком по столу. – Бум, бум! Три раза подряд, все в точку и все в лоб – и все рикошет, конечно. В танке у нас все затряслось, как в мяче, по которому ногой наподдали. Клянусь богом, если бы у вас были нормально подготовленные экипажи, нам бы крышка тут же. Да нет, нам бы раньше была крышка, если бы кто-то научил ваших парней, что такое танковая засада. А они выпалили все трое, как раз когда мы появились из-за домов, – они стояли на опушке леса там, за полем. Наверное, заранее прицелились «в точку» и боялись, что промажут без ориентира… Мы сразу вызвали вертолеты. Честное слово, нам показалось, что атакует полк, не меньше. А потом, как сейчас помню, наш наводчик говорит удивленно так: «Твою мать, они стоят на открытом месте, прямо на открытом месте, смотрите!» – Фрэнк даже лицом дернул, погрузившись в прошлое того боя, его глаза горели.

Романов слушал молча, сидя совершенно неподвижно, лишь прищурился так, что глаза сделались похожи на смотровые щели.

– Ты не поверишь, они правда стояли на открытом месте, мы их и не увидели-то только потому, что не ожидали такого, а движки у них были заглушены. Они просто не умели стрелять с ходу, понимаешь?! Мой бог! – Он снова стукнул по столу кулаком. – Мы влепили первый бронебойный в тот танк, который стоял ближе остальных к лесу, – прямо под башню. Секунду ничего не было, а потом ее сорвало на хрен. Мы двинулись. Ваши сделали еще шесть или семь выстрелов. И все мимо, то впереди, то позади. На второй танк нам понадобился тоже один снаряд – мы сбоку выстрелили, в башню, и попали в боеукладку, наверное… Я тогда узнал машины, это были «Т-80». Честное слово, я рулил своим танком и думал – ну, про того, третьего вашего: «Да убирайся же ты, маленький идиот, ты же не умеешь воевать!» Я ошибся, мой бог – они не умели стрелять, а воевать… – Мэлоу покачал головой. – Да… я ошибся насчет «воевать». Я прямо ждал, что сейчас они или уедут, или хоть выскочат наружу… честное слово, мы бы не стали стрелять. А они, – Фрэнк наклонился над столом, – я не поверил своим глазам, они продолжали стрелять. Раз, другой… Потом мы вышибли им мотор. Они выстрелили еще раз. Второй снаряд мы вогнали в корму башни, и ее тоже сорвало на хрен… Это было все. Ну – мы так думали, что – все. Мы отменили вертолет, сидели и слушали, как нас облаивают по рации за ложный вызов. Люки открыли. И снова увидели такое, что не сразу сообразили. Вообще не сообразили. Сидели на броне, только командир был внутри, и смотрели, как к нам идет от последнего танка человек. Через поле. Он нес два гранатомета, эти… «Мухи». Взведенные. Мы даже не сообразили, что это, я крикнул: «Эй, стой!» – и показал ему «кольт». А он остановился, поднял оба гранатомета и выстрелил сразу из обоих. С двух плеч. Мальчишка. Лет девятнадцать. И все. Меня сбросило с брони. А наш «Абрамс» он сжег. И ребят из экипажа. Не знаю, почему не прилетел вертолет, когда исчезла связь с нами, почему не подошло прикрытие, – они были там, за путями, в полумиле всего… может, тогда все и посыпалось как раз… Открываю глаза – надо мной женщина, целится в меня из пистолета. Я не испугался. Я был удивлен. Я как начал удивляться с первой секунды того боя, когда мы подбили три ваших танка и потеряли свой из-за сопляка, который выпалил по нему из двух «Мух» с полусотни шагов, так и удивлялся, когда она в меня целилась. Делай что хочешь…

Романов промолчал. Максим, сидевший в уголке, тоже молчал, глядя в окно. В соседней комнате что-то бумкнуло и посыпалось, послышался сердитый женский голос и заплакал маленький ребенок. Мэлоу вздрогнул, повернулся на плач и пояснил:

– Это дочь. Уже… как это?..

– Родная, – подсказал Романов. Американец подумал, покачал головой:

– Нет… не то. А, вспомнил – кровная. Родная– не то. Джонни мне тоже родной.

– Да-а-а… – протянул Романов. – История…

– Думаю, подобных историй… и более диких… их – тысячи по всему миру, – усмехнулся Мэлоу.

– Но почему «имени генерала Ли»? – До Романова наконец дошло, какой Ли имелся в виду, – командир армии конфедератов-южан в Гражданской войне в США.

– Все просто. – Мэлоу вздохнул. И обстоятельно пояснил: – В той войне победили не те, кто должен был победить. И мы потеряли шанс стать нацией. Так и остались сборищем «понаехавших», живущих на подкачке искусственной гордости, да еще и с гипертрофированным самомнением и глупой уверенностью в том, что обладаем какими-то «рецептами счастья» для всех и каждого. А на самом деле – у нас не было ни истории, ни культуры, вообще ничего. Более того, из зависти мы старательно уничтожали историю и культуру других народов. Как-то еще держались на вере в Бога… а когда верить в Него стало уже невозможно из-за погони за деньгами – оказались без Бога перед самими собой с голым задом и без души. Жуткое же зрелище. И вместо того чтобы признаться, что мы идиоты и спекулянты, которыми правят безграмотные шизанутые, – побежали по миру заставлять всех других отказываться от души и штанов. Чтобы не так страшно было.