Анна Пань - Страсти Евы

− Сейчас я вылечу тебя, детка, − с болью улыбается Гавриил, кладя ладонь на мой огненный лоб. − Твой оберег блокирует некоторые мои способности, поэтому сними его.

Я делаю, как велено, и вглядываюсь в его сузившиеся зрачки, в центре которых загорается золотой свет, затягивающий меня в глубокий гипнотический колодец. С неизведанным ранее чувством я уплываю в транс, где чья-то невидимая сила забирает из моего тела боль.

Гавриил полон сюрпризов. Влияние целительства − второе по редкости после влияния прорицания.

− Хм… мое влияние должно было подействовать − истолковывает он мое молчание по-своему и начинает поочередно растирать мои босые ступни, согревая их горячим дыханием.

Я теряюсь в поистине неземных ощущениях и забываю даже, как правильно дышать. Гавриил владеет секретной картой эрогенных зон на теле женщины. Я любуюсь его красивыми руками с надувшимися венами и тихо постанываю, но все еще играю в молчанку. Мне не хочется покидать рай в шалаше с любимым, мое сердце поет.

− По-моему, моя проказница, ты полна бодрости, − из-под знойно опущенных ресниц на меня смотрят проницательные синие глаза.

− Твои руки творят чудеса, − от чистого сердца признаю я.

− Покорно благодарю, Ева… Ты, кстати, раньше болела земными болезнями?

− Сколько себя помню.

− Никита тоже любит полнолуние?

− Вот уж не ожидала, что ты запомнил, − приятно изумляюсь я. − Вообще-то брат равнодушен к небу. К чему все эти расспросы?

− Сегодня полнолуние, вспомнилось что-то, − улыбается Гавриил своей коронной гипнотической улыбкой, но интервьюировать продолжает: − Никита раньше болел, как ты?

− Нет, только мне почему-то повезло. Это что-то означает?

− Архонты с рождения не болеют земными болезнями, − вдумчиво молвит он, сопоставляя в уме какие-то детали.

Моя очередь задавать вопросы.

− Ты обладаешь влиянием целительства, почему же не излечил собственное плечо?

Гавриил сжимает челюсти и неторопливо проводит пальцем по ровному шраму у себя над скулой, очевидно, прикасаясь к тайнам прошлого.

− Все дело в моем рубце. Я получил его в далеком отрочестве. Исцелить ранение тогда я попросту не мог, поэтому шрам стал для меня напоминанием о моем поражении. С тех пор в моей руке есть то, что заставляет меня избежать поражения. Иногда выходит иначе.

Он мрачно косится на окровавленное предплечье.

− В таком случае я предпочитаю чувство боли. Я специально замедляю срастание раны и терплю боль, как можно дольше. Боль способствует предотвращению ошибок в будущем. Так звучит еще одно из моих непреложных правил , Ева.

Я шокирована его откровением о безжалостном отношении к самому себе. Краткий психотерапевтический анализ склоняет меня к конкретному постулату − проблема заложена небезоблачным детством. В десять лет мальчик подвергся нападению и едва избежал смерти. Искалечить психику ребенка могла и оставленная преступником отметина на лице. Если только шрам не след какого-нибудь физического насилия более позднего периода и вовсе не связанного с заказным убийством.

Как бы то ни было, на данном этапе в разбившемся витраже с сюжетом психологических отклонений Гавриила один пазл прикрепился к перемычкам − детская травма.

− Бесчеловечен, но не более чем к самому себе, − с отсутствием свободы выбора в голосе напоминает он, и его лицо украшает обволакивающая рассветом улыбка, но даже она не может покрыть весь чудовищный смысл слов.

− Почему ты никогда не улыбаешься от сердца? − сквозь ком в горле спрашиваю я.

На лицо Гавриила опускается беспристрастная броня, прячущая любые эмоции. Его потеплевшие было глаза стремительно леденеют, едва ли не крошась по ободкам. При такой резкой перемене в настроении давить на него не стоит, но мне нужны ответы. Арктический лед в глазах − лишь видимая часть дрейфующего айсберга.

− Почему ты никогда не смеешься? − упорно гну я свою линию, независимо от того, что, по всем ощущениям, он уже мысленно заметался по комнате, круша и громя все без разбора. − Не радуешься. Не веселишься. Ты весь на иголках. Тебя что-то сильно гнетет. Это так?

На мгновение в глазах Гавриила вспыхивает отчаяние, безнадежность и глубокая усталость − как будто он в изнеможении бегает по кругу уже не один десяток лет и никак не может остановиться. Замкнувшись в себе, он долгое время смотрит куда-то мимо меня на стену. Я уже думаю, что ответ не последует, но он через силу немногословно отвечает:

− Да, Ева… Только все мои проблемы я обсуждаю исключительно с моим психотерапевтом.

Вот и второй пазл прикрепился к перемычкам разбившейся души моего безмерно несчастного мужчины − тяжкий груз на сердце.

Очень осторожно я захожу с другой стороны:

− Ты не хочешь говорить, потому что не доверяешь мне?

Гавриил окончательно мрачнеет и прикрывает веки, по всей видимости, скрывая от меня весь масштаб хаоса, который творится у него на душе. В напряжении его пальцы начинают ходить по нахмуренным бровям.

− Все непросто, Ева, − с тяжестью выдыхает он наконец. − Не волнуйся, мои проблемы не связаны с сексуальными отклонениями.

Как бы мне ни хотелось узнать больше, перегнуть палку нельзя. Я оставляю его в покое. В молчании он терпеливо ждет, пока я так же молча соберусь, и на выходе из номера накидывает мне на плечи пиджак. За первым же поворотом геральдическая лилия на каменной плите служит нам пропуском к ведущим в зиму крутым ступеням. Змееобразная выхоженная тропа между домов приводит нас к служебному входу «Чертовой Мельницы», где переминаются курящие музыканты.

Гавриил обнимает меня за талию и притягивает ближе к себе. Под пиджаком его ладонь беспорядочно гуляет по моим позвонкам и лопаткам, пальцы другой руки чувственно скользят по щеке и запутываются в волосах у виска. Всем видом он выдает, что никак не желает со мной расстаться.

− Я подожду тут, пока ты не зайдешь в бар, − его голос звучит интимно тихо. − Завтра после ужина состоится прием в память о моей матушке, поэтому ужинать мы будем с тетей и… отцом. Веста ждет встречи с тобой. Ты ей понравилась. И еще… У меня будет просьба. Утром с Сашей я пришлю тебе платье. Для меня важно, чтобы ты была в нем.

Меня страшно интригует его заманчивое предложение:

− Хорошо, если платье не будет школьной формой для нимфетки.

Блуждая беспокойными глазами по моему лицу, Гавриил чутко и с долей поклонения изучает растопыренными пальцами очертания моих скул, линии подбородка, веки, нос, с фанатичной дотошностью гладя каждую черточку. Сейчас в нем есть что-то от гениального и немного безумного мастера − именно так выглядит трудившийся не покладая рук одержимый скульптор: сотворив шедевр, восхищается им ночи напролет, не ведая сна. Совершенно непонятно, как в таком прекрасном и пугающем мужчине может уживаться столько аспектов противоречий. Никогда в жизни я не встречала столь многогранной личности, к которой влечет до дрожи в коленях и в панике хочется бежать в другую галактику, чтобы спастись, пока еще не поздно. Такие сильные чувства, что даже страшно. Особенно страшно, что набирающая обороты неразбериха с нашей «формулой любви» засасывает меня все глубже и глубже на дно. Однажды наступит день, когда я просто-напросто захлебнусь эмоциональными переживаниями и утону в своем океане чувств. Равносильно физическому закону образовывающейся за тонущим кораблем воронки: чем ближе к ней находишься, тем меньше шанс на спасение. Во всяком случае, Гавриил в своем безумии медленно, но верно идет ко дну. Рано или поздно та же участь постигнет меня. Погибнем мы вместе или поодиночке − к тому моменту будет неважно.