Алексей Жарков - 99942 [СИ]

С момента стрельбы в "Склифе" прошло не больше недели, изувеченное тело заживляло раны, почти дивным образом приходя в норму, словно расплющенная о стену игрушка-мялка, ме-е-едленно принимающая первоначальный вид. Правда, в норму неподвижную и обманчивую – Максим по-прежнему находился в глубокой коме.

Спал.

Дрейфовал в сновидениях.

Хотелось верить… хотя бы в это. В тёплое течение сознания под ледяной маской лица, не реагирующего на звуки и прикосновения.

Питательные вещества и препараты для восстановления активности мозга доставлялись запасным маршрутом – внутривенные посылки организму. Оплаченная сиделка раз в четыре часа переворачивала Максима, чтобы не появлялись пролежни и застои в лёгких. Обрабатывала и увлажняла полости рта и носа. Подмывала и вытирала, измеряла пульс и температуру. Проводила процедуры и контролировала регулярность естественных потребностей, с которыми справлялись катетеры и отводы. Делала за Максима всю работу, пока он был занят… чем?

"Где ты, сынок? Что делаешь?"

– Да, видит, – говорит врач. Женщину раздражает постоянно исходящий от доктора запах пота и табака, зато нравится его открытость и оптимизм. – И пытается из них выбраться. Раньше кому считали простым сном. Сном в комнате с толстыми мраморными стенами, которые не пропускают звуки снаружи. К счастью, заблуждались. Какой бы сложной ни была структура снов, больной слышит внешний мир. Стены, которые его прячут, – из рисовой бумаги. Но их много.

– Значит, он слышит… слышит, что я говорю?

– Его мозг словно спустился на последнюю ступень бдительности, – доктор цедит слова, будто проверяет каждое на вкус: как звучит, чем отзовётся, какую форму придаст фразе. – До него трудно докричаться со смотровой площадки, на которую ведёт лестница. Но он слышит и даже иногда машет нам – подаёт сигналы. Но без мозгового сканера – мы слепы. Его ответы видны лишь при фиксации волн головного мозга.

Женщина старается понять, быть предельно внимательной к словам врача, но после слов "он слышит" – остальное превращается в гул. Она цепляется за слова доктора, как за трещину в скале, предательски влажную, острую, но дарующую шанс не сорваться.

– А прикосновения?

– Как и голос. Он реагирует на тактильные и прочие раздражители, реагирует сердцебиением, дыханием, давлением. И отвечает, но нам трудно услышать эти ответы. – Доктор поднимает глаза на потолок – по штукатурке ползут тени сказанных слов. – Сканирование показало, что Максим не утратил способности думать. Мы использовали специальную технику общения, разработанную в Англии: задавали вопросы, на которые можно ответить "да" или "нет".

– И он… отвечал?

– Да. Аппарат МРТ регистрировал активность головного мозга.

Женщина, не отрываясь, смотрит на бесстрастное лицо сына.

– О чём вы его спрашивали?

– Сначала это были простые вопросы, на которые мы заранее знали ответ. Это делалось для того, чтобы истолковать импульсы, разделить их на "да" и "нет". У вашего сына хорошие результаты – его ум по-прежнему способен принимать решения.

– На последней ступени… – повторяет женщина.

– Да, – задумчиво произносит врач. – Но главное, что живо его сознание. Он помнит, кто он и где находится.

– Боже… – В голосе женщины слышится облегчение и эхо слёз.

– Чудо уже то, что он остался жив. И не потерял шансы на пробуждение. После ранения в голову.

Про чудо она слышала, и не раз. И поначалу безмерно благодарила Бога, одновременно – наполненными бессильными всхлипами ночами – проклиная за то, что создатель допустил выстрелы, едва не оборвавшие жизнь сына. Чудо… оно перестаёт работать, когда твой ребёнок общается с миром лишь невидимыми глазу волнами, поднимающимися над мозгом, словно пар над сковородой. С каждым новым днём, статичным, опоясанным отчаянием и надеждой, это чудо всё больше напоминает скрипящий на зубах песок – хочется сплюнуть.

– Мой сын в темноте, – говорит женщина. Мысли вслух. Призыв к опровержению.

– Как и мы все, – осторожно кивает доктор, разводя руками, по его лицу скользит бледно-розовый отсвет. – Эта темнота – чёрное озеро, в которое люди ныряют за воспоминаниями. Или просто дрейфуют в пустоте снов.

"Что это? Очередная философская бессмыслица? Или то, что поможет моему сыну… успокоит меня?"

– Порой он не отвечает… – Врач запинается, чешет плечо вокруг бесполезного никотинового пластыря, прячущегося под рукавом гавайской рубашки. Больничный халат накинут на плечи. В медицинской практике доктор явно не ставит на "халат и галстук", как на стимуляторы повышенного доверия пациентов. Халат, правда, приходится носить, правила есть правила, а вот галстуками пусть лечат франтоватые дилетанты. К тому же, многие пациенты вообще не видят своего благодетеля, оставаясь "на дне чёрного озера".

– Почему? – не выдерживает молчания женщина.

– Возможно, слишком глубокие воспоминания. Или слишком болезненные, возводящие новую стену между Максимом и реальным миром.

– Но он вернётся?

– Этого я гарантировать не могу. К сожалению. Он может открыть глаза прямо сейчас, может через три дня, а может… Происходящие в его голове процессы – тайна за семью печатями, если быть откровенным. Медицина смогла вскрыть лишь одну-две.

"И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями, – вспоминает женщина про себя, как стихи о несбывшейся надежде. – И никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землёю, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в неё".

– То, что он слышит меня и чувствует…

– Иногда, – поправляет доктор, пряча руки в карманы.

– Да, иногда. Это помогает ему?

– У вас были нормальные отношения?

– Да, но… что вы имеете в виду? Максим стал жить самостоятельно с восемнадцати лет. Это мой единственный сын. Я растила его сама, мы созваниваемся каждую неделю…

– А его отец? Вы сказали, что сами растили сына.

– Он ушёл, когда Максиму было одиннадцать.

– Что случилось? Извините, если…

Женщина рассматривает свои руки, обветренные дыханием старости.

– Он изменился. После тюрьмы… нет-нет, он сел не за что-то ужасное, убийство или… нет, он работал судовым радистом, и однажды корабль арестовали в территориальных водах какой-то страны. Где-то в Африке, кажется. Запрещённый груз или происки конкурентов. Когда Диму освободили – домой вернулся другой человек, не тот, что пытался сделать всё ради семьи, изменить мир вокруг сына… нет, он просто сдался, а потом… ушёл.

– Сын не винил вас в уходе отца?

– Нет, я не знаю… это было давно. Я воспитывала его сама. Понимаете? Мы общались, и он всегда помогал мне. Максим любил меня! То есть любит… – Голос женщины срывается, руки соскальзывают с колен, как подтаявший снег с крыши.