Елена Колядина - Призрачные поезда

– Эва, шкет! Про меня в чудо-книжке что? – «Кепка» умоляюще расширил глаза. – В каком, говоришь, батальоне штрафном?

– Ладно, только быстро. Как вас?

– Сухарь… То бишь Суханов Валентин Анастасович.

– Про вас ничего нет. Есть Суханов Николай Валентинович.

– Сын мой нешто?

– Станет героем-целинником, – тарабанил я. – Его история ляжет в основу кинофильма «Первый эшелон».

– Эхма! Я его в детдом сдал. Заберу, к тётке поселю! – крикнул вдогонк вор: бурлящая народная лава несла меня дальше.

– Я ВСЕГДА говорил, что страна находится во враждебном окружении! – то и дело повторял Каганович.

Василию и Хмарову всё-таки удалось запустить эскалаторы со станции «Стадион Народов» и, наполненные пассажирами призрачного поезда, те двигались вверх чередующимися полосами гвардейской георгиевская ленты.

Этот подъём давался многим ещё с трудом – вступить на движущуюся стальную ленту меж высоких ограждений красного дерева с непривычки нелегко. Особенно тяжким становился сход с эскалаторов – новичок замирал, спотыкался, запруживая выход. Но хоть и с заминками, толкотнёй, люди заполняли вестибюль, плотной массой извергались на улицу.

– Ещё посмотрим, кто кого! – уверенно повторял парень в рабочем комбинезоне. – Двутавровые балки как спички ломало, стальные шпильками сгибались, а грунты какие были, а плавуны! Всё преодолели, за полтора года метро построили.

– Мобилизуем индустрию, – командовал Каганович.

– Фабрик больше нет, в деревне давно не пашут, не сеют, – вздохнул я.

– А станки металлорежущие? Точное машиностроение? – не мог остановиться нарком.

– Кое-что, пожалуй, найдётся на автозаводе. Только не в промзоне ЗИЛа – там уже всё переделали в арт-кластеры, – а цеха «Москвича» на Текстильщиках сохранились, – подскочил Хмаров. – Товарищ Каганович, вы сформируйте, пожалуйста, комиссию из инженеров и героев труда для скорейшего восстановления народного хозяйства. И прямо сейчас отправляйтесь в район Южного речного порта, в ваше время эти места назывались – Сукино болото. Инструкции и связь – через унифон.

У железного наркома дёрнулась щека – ты поди, правнук ему приказы отдаёт, но, видимо, чувство долга взяло верх, до и задача новой победы и индустриализации явно увлекла.

– Сломить в открытом бою! – гранёным голосом повторял красноармеец. Взглянул на двух весёлых бойцов, сделал замечание: – В такой день можно бы и не пить.

– В Красной Армии дефективных нет, – ответил один. – Тем более, бой предстоит, как не выпить!

– Оп-ля! – вскрикнул другой. – Что за елдобратия?!

Я бросил взгляд вниз – к эскалатору приближались, рассыпая пепельную пыль, гигантские фигуры двух Тоннелепроходчиков.

– Долой Временное правительство! Смерть оккупантам! – пронёсся, раскачав свисающие со свода флаги, их нечеловеческий рык.

Четырьями отрядами, радиальными улицами – на Кремль. Четырьмя отрядами – до казарм ландсвера. Четырьмя отрядами – к аэродрому, и двум работающим вокзалам, и Телекоммуникационному холдингу.

В середине тридцатых каждый мужчина умел обращаться с оружием: взрослые – прошли Первую мировую или Гражданскую, юные – курсы ворошиловских стрелков. Их не надо учить. Они – с нами. Победным чудо-маршем: десять, сто, тысяча.

Каждая колонна – парад. Впереди – три флага: имперский чёрно-золотой, и советский алый, и наш – бело-сине-красный.

И солнце.

На улицы высыпали.

Измождённые. Сколько в городе осталось – полмиллиона, полтора? Все тут.

Входя на Цветной бульвар, шагаем под эстакадой Садового.

– Сверху!

Мы вскидываемся.

Но сверху бросают лепестки цветов. Мы идём по ковру. Из церквей, от Высоко-Петровского монастыря, который ещё не успели отдать авангардному театру, плывёт колокольный звон.

Рабочих бронемашин у ландсвера нет. Все нефтепродукты втихую продали.

Измождённая женщина – сколько ей, двадцать, пятьдесят пять? – обнимает метростроевца, виснет на шее солдата, мешая идти, плачет:

– Где ж были сто лет?..

– А вы где? Чего ждали?

– Героев. Куда без героев?..

Казармы ландсвера блокированы. Отключим им интернет – назавтра сдадутся.

Временное правительство не доверяет ландсверу. Кремль охраняют восточноевропейские наёмники.

Охотный ряд. Здесь я был в 1935 году.

Светошумовые гранаты. Газ. Резиновые пули.

– Пукалки. Воевать разучились!

Рассказа о жестокой кровавой бане не будет – советские герои, как ни банально это звучит, легко одолели захватчиков.

Первый блокпост. Красноармейцы вваливаются с голыми руками. До зубов вооружённых наёмников в экзоскелетах – укладывают на пол.

Второй блокпост. Часовня на нулевом километре. Сейчас в ней макдональдс. Архитектор выиграл конкурс на лучший лофт-проект, между прочем.

Эти уже стреляют настоящими, боевыми.

Пули свистят, шепчут. Я не боюсь, если меня убьют. Я не знаю, откуда в моей руке камера, однако ищу удачные ракурсы и снимаю.

– Гранатой?

– Часовня же.

Из-под земли, из утробы – «уррраа!..» – и многолосо, как пятьдесят поколений встарь, подхватывается возглас. Казак Василий Шибанов увлекает в атаку. Бросок сквозь простреливаемый квадрат.

Он падает на середине, у постамента, где раньше был памятник Жукову. Но следующие добежали.

Дым. Я в Кремле. Я был здесь когда-то, совсем ребёнком, с родителями. Я только что кричал: «Василий!» – а сейчас отчаянно ловлю кадр, как над зелёным куполом Сенатского дворца спускают оккупантский флаг, меняя его на…

Что?

Надо мной безбожное, нестерпимо яркое солнце. Или круг театрального софита в тысячу свечей. Кажется, я лежу? Или же играю в сцене? Я пытаюсь отгородиться от испепеляющего огненного зева, отвернуть голову, хотя бы закрыть глаза.

И я закрываю глаза.

МИСО-СУП. Настоящий, испещрённо острый, выбивающий слёзы. Серебряная ложка, дорогой фарфор, домотканная льняная скатерть.

Перемена блюда. Палочки из красного дерева.

Нам служит сам шеф-повар, хозяин заведения. Он весьма располнел за этот короткий срок, но едва ли когда выглядел настолько счастливым.

– Василий, ты превзошёл себя!

– Вдругорядь ещё превзойду. Егда ещё раз пожениться вздумаешь.

Мы вежливо смеёмся казачьей шутке.

Я втиснут в ненавистный костюм со школьного выпускного, дедушкины ботинки. К счастью, на меня никто не обращает внимание ввиду пошивных экспериментов жениха и невесты: платье из парашютной ткани, гроздь рябины в волосах, кожанка авиатора, очки-консервы на лбу.

Я шепчу:

– Дед, как возможно? Значит, история прошлого пошла по-другому? Хотя бы из-за исчезновения Кагановича?

– Ды хто его знамоть, – вздыхает сидящий рядом Краснов. – Я консультировался с британскими учёными, скорее всего, попаданцы – просто информационные копии, матрицы реально существовавших людей: с ними в 1935 году ничего не сделалось, ехали на поезде, вышли. Когда ты пересылаешь файл по электронке, на твоём компе он ведь не пропадает? А учитывая, что весь мир, как те же учёные говорят, – голограмма, то товарищу, который её, хм, придумал, ничего не стоит немного дополнить одну голограмму другой.