Оливер Боуден - Assassins Creed. Ренессанс

Эцио до глубины души огорчало нынешнее состояние его родного города. Здесь он родился и вырос, здесь были его корни. Флоренция знала разные времена, но никогда еще на ее улицах не полыхал такой губительный огонь ненависти, а в воздухе не разливался дурман извращенного религиозного рвения. Скрепя сердце Аудиторе продолжал вырывать из жизни сторонников Савонаролы. Каждый удар его клинков был как порыв ледяного ветра, очищающего поруганный город от тех, кто лишил Флоренцию ее славы. Убивал Эцио лишь после того, как были исчерпаны все иные способы воздействия на разум и душу заблудших и далеко отпавших от Бога. Он проявлял сострадание к своим жертвам и даже в самые мрачные часы ни разу не отступил от Кредо ассасина.

Постепенно общий настрой города стал меняться. Савонарола видел, что число его безоговорочных (и бездумных) сторонников начинает уменьшаться. Макиавелли, Ла Вольпе и Паола помогали Эцио, занимаясь настойчивым просвещением горожан. В городе вспыхивали очаги недовольства, которые медленно, но неумолимо разгорались.

Последним из тех, кого Эцио наметил своей целью, был проповедник, несомненно обладавший даром слова. Аудиторе выследил его, когда тот разглагольствовал перед толпой возле церкви Святого Духа:

– Жители Флоренции! Подходите! Слушайте внимательно! Конец света близок! Настало время покаяться и умолять Бога о прощении! Если ваши глаза не видят происходящего, пусть ваши уши внемлют моим словам. Знамения конца света окружают нас повсюду. Мятежи! Голод! Болезни! Стяжательство! Все это – предвестники тьмы! Мы должны твердо стоять в нашей вере, дабы тьма не поглотила нас! – Лихорадочно блестевшие глаза проповедника внимательно оглядывали толпу. – Вижу, вы сомневаетесь. Считаете меня спятившим. Но разве римляне не считали безумцем Иисуса? Знайте: когда-то и я сомневался. Но это было до моей встречи с Савонаролой. Он показал мне истину! Наконец мои глаза открылись. И сегодня я стою перед вами в надежде, что, быть может, и мне удастся открыть вам глаза!

Проповедник умолк, переводя дыхание.

– Поймите же: мы стоим на краю обрыва. На той стороне сияет в лучах своей славы Царство Божие. Внизу – бездонная пропасть отчаяния и страданий! Вы давно топчетесь у этого края, и нельзя сказать, что вина целиком лежит на вас. Те, кто прежде правил городом и вами и кого вы называли своими господами, – все эти Медичи и иже с ними – стремились к богатству и мирским благам. Они отказывались от истинной веры в угоду мирским наслаждениям, подавая вам пример для подражания.

Он снова умолк, теперь намеренно.

– Наш мудрый пророк однажды сказал: «Единственное, за что мы можем быть признательны Платону и Аристотелю, так это за множество доводов, которые оказываются нам полезны в борьбе с еретиками. Однако и они, и остальные философы нынче горят в аду». Если вы печетесь о своих бессмертных душах, вы отвратитесь от лживых речей и искренне воспримете учение нашего пророка Савонаролы. Тем самым вы освятите свое тело и дух и обрящете Славу Божию! Вы наконец станете такими, какими вас и замышлял Создатель, – верными и послушными слугами!

Однако речь проповедника не вызвала желаемого действия. Пока он говорил, люди постепенно расходились. Под конец осталась жалкая горстка слушателей. Эцио приблизился к проповеднику.

– Полагаю, ваш разум согласен с тем, о чем вы проповедуете, – сказал он.

Проповедник засмеялся:

– Для убеждения не всегда нужны уговоры или принуждение. Я сам уверовал. Все, что я говорю, – истинно!

– Ничто не истинно, – ответил Эцио. – И то, что я вынужден делать, я делаю с тяжелым сердцем. – Скрытый клинок ударил проповедника в грудь. – Requiescat in pace.

Натянув капюшон поглубже, молодой ассасин оставил бездыханное тело у церкви и скрылся в ближайшем переулке.

Дорога была длинной и тяжелой, но к концу Савонарола, сам того не желая, стал союзником ассасина. Финансовое могущество Флоренции было подорвано, ибо Монах ненавидел торговлю и все, что относилось к финансам, – два столпа прежнего процветания города. А Судный день так и не наступал. Один либерально настроенный францисканский монах предложил Савонароле пройти испытание огнем. Джироламо отказался, и его авторитет еще больше пошатнулся. В начале мая 1498 года недовольная городская молодежь вышла на улицы. Их выступление быстро переросло в бунт против власти Савонаролы. После этого снова начали открываться таверны. Люди вернулись к пению, танцам, азартным играм и телесным утехам. Словом, к мирским наслаждениям. Медленно, с опаской, в город начала возвращаться торговля. Появлялись кварталы, где власть Савонаролы не признавали. Позиции Монаха еще оставались достаточно сильными, а сам он отчаянно цеплялся за власть, однако стало понятно: падение Савонаролы неминуемо.

– Ты хорошо потрудился, Эцио, – сказала Паола.

Они стояли у ворот монастыря Святого Марка, дожидаясь Ла Вольпе и Никколо. Здесь же собралась изрядная толпа из освобожденных кварталов города. Люди были возбуждены и казались неуправляемыми.

– Спасибо, Паола, – ответил Аудиторе, разглядывая толпу. – А что здесь происходит?

– Смотри сам, – сказал подошедший Макиавелли.

Над их головой шумно распахнулась дверь. На балконе появилась сухопарая фигура в черном. Монах сердито оглядывал собравшихся.

– Тишина! – крикнул он. – Я требую тишины!

Сама того не желая, толпа подчинилась и затихла.

– Зачем вы здесь? – сердито спросил Савонарола. – Почему нарушаете мой покой? Вам надлежит очищать свои жилища от скверны!

Теперь собравшиеся сердито загалдели.

– От чего? – выкрикнул кто-то. – Ты уже забрал у нас все!

– Вы добровольно отдали! – крикнул в ответ Савонарола. – Но теперь вы будете делать то, что я велю. Вы мне подчинитесь!

Он достал из сутаны Яблоко и поднял над головой. Аудиторе заметил, что на руке Монаха недостает пальца. Яблоко засветилось изнутри. Оторопевшая толпа попятилась назад. Но Макиавелли, не потерявший присутствия духа, метнул нож, ударивший Савонаролу в предплечье. Вскрикнув от боли и ярости, Монах выронил Яблоко, которое скатилось с балкона и упало в толпу.

– Не-е-ет! – теперь уже отчаянно завопил Савонарола.

И вдруг с ним произошла перемена. Он стал как будто меньше ростом, а его лицо, когда-то внушавшее трепет, сделалось жалким и испуганным. Толпе было этого достаточно. Она устремилась на штурм монастырских ворот.

– Эцио, скорее найди Яблоко! – распорядился Ла Вольпе. – Оно не могло укатиться далеко.

Молодой ассасин сразу увидел Яблоко. Оно спокойно катилось между людских ног. Эцио нырнул за ним. Его толкали, пихали, но наконец ему удалось схватить Яблоко и убрать в сумку. К этому времени ворота монастыря были настежь открыты – толпа хлынула внутрь и через несколько минут появилась снова, неся на плечах кричащего и отбивающегося Савонаролу.