Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй

Однажды, уже ближе к концу изгнания, Файф села на свой старый велосипед и поехала по грязной дороге на запад. Деревья казались ей цветными заплатками на фоне серого неба. В тот день она с самого утра ощущала себя несчастной. В каждом обороте колеса ей слышались слова матери: «Ты разрушила семью. Ты посягнула на Господню волю. Это грех». Она мчалась через поля хлопчатника, стараясь отогнать назойливый голос, но мать продолжала вещать у нее в голове: «Только попробуй выйти замуж за Эрнеста, и ты никогда не смоешь с себя этот грех». Файф проехала через городскую площадь, миновала винную лавку, где они с Джинни кокетничали с владельцем, а он угощал их виски. «Позволь Эрнесту быть отцом своему ребенку и мужем своей жене». Файф поставила велосипед у крыльца.

Свет в окнах не горел, и воздух казался неподвижным.

– Мама?

Файф заглянула в молельню – ее мать была женщиной благочестивой и частенько проводила там дневные часы. Но и в молельне ее не было. Во всем доме – ни единого звука.

В комнате Файф на всех вещах лежали тени. Словно ими овладел кто-то чужой. В рукодельной все еще горела настольная лампа. На столе, где мать держала свои вышивки, обложкой вверх лежала раскрытая книга. Это был один из романов Эрнеста, «И восходит солнце». Тот, кто раскрыл ее, не прочел ни одной страницы. Файф перевернула книгу и увидела посвящение – Хэдли и Джону Хэдли Никанору. Полное имя малыша Бамби.

Слышно, как шалфей скребется о дощатые стены. Ночная бабочка, попав в настольную лампу, бьется крылышками о ткань абажура. Файф сжимает в руках книгу Эрнеста, а бабочка бьется все громче – так кровь стучит в ушах. На стене над столиком для рукоделия висит изображение Святой Девы с младенцем. В глазах Марии – неистовое спокойствие.

Хэдли и Джону Хэдли Никанору.

Файф стало невыносимо стыдно. Все это лето они вытворяли черт знает что с таким упоением, будто это касалось лишь их троих. А как же Бамби? Что будет с ним?

Должно быть, до матери донеслись ее всхлипы, потому что через несколько минут она вбежала в комнату и обняла рыдающую дочь. Файф ощущала жалость ко всему и вся: к себе самой, к Эрнесту, к Хэдли и малышу Бамби. Сознание ее мутилось, она билась в материнских объятиях и бормотала как в бреду:

– Я не могу… не могу… я не могу, мама. Я люблю его, люблю! Пожалуйста… пожалуйста, не заставляй меня.

С этого дня Файф погрузилась в состояние тихого ужаса и отвращения к себе. Даже перо на шляпке, в которой мать ходила в церковь, казалось, таило затаенную угрозу. Файф перестала писать Эрнесту и целые дни проводила в постели, понимая, что должна написать, и трепеща от одной мысли об этом. Файф вспоминала вечера, когда она, еще работая в «Вог», выходила из редакции и шла домой, вместо того чтобы отправиться к Хемингуэям. Как одиноко она себя тогда чувствовала! И вот теперь ей придется навсегда остаться в Пигготте и искать себе муженька среди отдыхающих в загородном клубе. Изображение Святой Девы украшает теперь стену над бюро в ее спальне. Мария с младенцем пристально смотрят на нее, неусыпные часовые над кающейся грешницей. Мать права. Но как ей дальше жить без него?

Если она и писала теперь Эрнесту, то только о Хэдли: перед глазами стояло ее доброе, открытое лицо – как они были к ней жестоки, о, это безумие Антиба! Она с отвращением вспоминала, как мечтала проскользнуть меж простыней на их брачное ложе. Да, Европа многих испортила! «Если Хэдли пожелает, чтобы мы расстались или что-либо еще, не важно что, мы должны подчиниться – и я, и ты, и мы оба», – писала она Эрнесту, и мать радостно спешила отправить эти письма.

Слишком поздно, писал в ответ Эрнест.

Но ведь если Файф останется в Америке, может, все еще обойдется. Если она больше никогда не увидит Эрнеста, то не сможет служить дьяволу. Тем не менее она продолжала зачеркивать в календаре каждый день изгнания, назначенного Хэдли: осталось пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть. Дева с младенцем смотрели на нее со стены, в их глазах читался упрек.

На пятьдесят пятый пришла телеграмма. ТРИ МЕСЯЦА ОТМЕНЯЮТСЯ ПО РЕШЕНИЮ ХЭДЛИ. В прибывшем следом письме Эрнест объяснил, что Хэдли отправилась в Шартрский собор, чтобы все еще раз обдумать, а вернувшись, решила со всем покончить. Процедура развода уже запущена, и Файф необходимо как можно быстрее вернуться в Париж. По словам Эрнеста, Хэдли всей душой хочет именно этого.

От мысли, что так решила Хэдли, муки совести Файф развеялись как дым. Она ехала во Францию, возвращалась домой. Она ехала, чтобы выйти замуж за Эрнеста.

«Благодарю тебя, Господи, за Шартрский собор», – думала Файф.

И, едва увидев Эрнеста на берегу, в булонском порту, она скажет ему, что не оставит возлюбленного до конца жизни. И только позже спохватится, что не услышала тех же слов в ответ.

Всю первую неделю после возвращения Эрнеста Файф тщательно просматривает разделы светской хроники. Она ищет заголовки вроде «Разрыв между маститым иностранным корреспондентом и юной журналисткой». Выискивает статьи, где бы описывалось, как «визг, доносящийся из номера, заглушал взрывы падающих на Барселону бомб». Конечно, газеты не станут раскрывать всю подноготную, но иногда в них встречаются легкие намеки на пикантные подробности из жизни знаменитостей. Файф тщательно изучает обрывки сплетен в поисках подтверждения того, что с Мартой у Эрнеста все кончено. Ничего. Пожалуй, это хороший знак.

По прошествии недели Файф уже уверена, что эта глава закрыта: увлечение Мартой осталось лишь неприятным эпизодом в прошлом. Но все-таки она набирает номер Сары Мерфи.

В трубке Сарин голос кажется еще глубже – голос кинозвезды. Так и видишь, как она вальяжно развалилась на диване в мужском халате, потягивая скотч. А Джеральд в соседней комнате пишет очередную картину. Сара, как никто из ее друзей, любит жить красиво.

– Что Эрнест? – спрашивает Сара. – Вернулся?

– Да, во вторник.

– Ну как, привез парочку контузий? Пулевых ранений? Ему оторвало пальцы на ногах и он до сих пор этого не заметил?

Файф уверяет, что с ним все в порядке.

– Слушай, он как будто притягивает неприятности. Вечно с ним что-нибудь случается, – не унимается Сара.

– В этот раз все хорошо. Он вообще приехал другим человеком. – Файф поспешно заглядывает в гостиную, чтобы удостовериться, что Эрнест не услышал ее слов. Ее муж из тех, кто умеет непринужденно болтать с соседом и одновременно следить за ходом беседы на другом конце стола. – На самом деле все гораздо лучше, чем просто хорошо, он вернулся такой… я не знаю… внимательный. Можно подумать, что он порвал со всем этим в Испании.

– А на самом деле?