Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй

– Эй! – возмущается Эрнест, но видно, что ему пришелся по нраву ее демарш.

Она кусает еще раз.

– Что за «Эй!», мистер Хемингуэй?

Эрнест пытается схватить бутерброд, но она отводит его руку в сторону, сделав обольстительное лицо:

– М-м-м-м-м, как вкусно!

Эрнест закатывает глаза.

– Подайте бедному голодающему репортеру! Он так по свининке соскучился! Чем ты тут без меня питалась? Капустой и бульоном, а?

Он бросается на нее, та уворачивается; он делает фальшивый выпад из-за стола, она тоже. Словно пара кошек, которых она видела утром у птичьей купальни: он бросался направо – она налево, он налево – она направо. Потом они выбегают в сад, перья гремят на ветру, кошки прыскают из-под ног в разные стороны. Голые ступни Файф уже добежали до бассейна, когда Эрнест наконец дотягивается до бутерброда, но Файф успевает сунуть в рот последний кусок.

Эрнест качает головой:

– Я несколько месяцев голодал!

– Так тебе и надо – за то, что оставил меня тут одну.

Теперь они стоят совсем близко. Его рука скользнула между помятых перьев.

– Я помню это платье, Файфи. Ты сразила меня своим нарядом.

Его рука движется дальше. Файф улыбается ему, он улыбается в ответ. Белья на ней нет. Он поднимает брови:

– Прямо как во Франции!

Вот – вот оно, счастье! Муж вернулся к ней.

Эрнест хватает ее за запястья.

– Так, и как же мы поступаем с непослушными детками?

– Нет, Эрнест! – хихикает Файф. – Не надо!

Но в следующую секунду она уже летит в бассейн.

Из домика для прислуги, словно по сигналу, появляется кухарка.

– Мистер Хемингуэй, приветствую, сэр.

– Здравствуй, Изобел. Миссис Хемингуэй плохо себя ведет.

Интересно, как она выглядит со стороны – как птица, свалившаяся в свою купальню?

– Не обращай внимания, Изобел.

Изобел качает головой – никогда ей не понять богатых с их причудами – и возвращается в дом.

– Ты вся вымокла, – смеется Эрнест, когда Файф наконец удается выбраться из бассейна.

Вода с перьев капает на плитки. Осторожно, словно освобождая нежный фрукт от кожуры, он потянул за черный обтянутый шелком обруч, под который она до сих пор убирает волосы.

– Мальчишка!

Уголки его губ приподнимаются:

– Дети надолго уехали?

– На месяц.

– Выходит, весь дом в нашем распоряжении.

Файф так хочется ответить: «Сперва избавься от Марты, а потом получишь жену». Хочется дать ему понять – он не может заполучить обеих сразу. Но вместо этого она лишь сладко вздыхает, когда он принимается целовать ее в ямку между ключиц, медленно спускаясь вниз.

– Всю дорогу от Майами я только и мечтал, как бы тебя трахнуть.

Каждый день, с самого возвращения из Испании, Эрнест по утрам работает, днем отправляется рыбачить или купаться, а вечера они проводят вдвоем. Ни телеграмм в неурочный час, ни телефонных звонков из Сент-Луиса, ни посылок из Мадрида. Фарфоровая посуда стоит в буфете целехонькая. Сумерки давно уже не сигнал к началу боевых действий, которые обе стороны отрабатывали в разных уголках дома в течение долгого жаркого дня. Эрнест разлюбил этот жанр с тех пор, как начались его командировки на испанскую войну.

Теперь он постоянно хочет ее: будит Файф своими поцелуями, а когда они добираются до постели, то обычно успевают сорвать друг с друга большую часть одежды. Прямо как в первые годы брака, когда они предавались любви так самозабвенно, будто первыми в мире открыли это занятие. В медовый месяц они уехали на юг Франции, чтобы бродить по солончакам и пустынным пляжам. Это было волшебно – наконец зажить как муж и жена после стольких лет лукавства. Эрнест не устает твердить ей, как сходил по ней с ума все это время. Однажды они попали на цыганский фестиваль в городке неподалеку, пили вино прямо из бурдюков, и Файф, дурачась, перемазала им лица ягодным соком. Оказавшись в постели, они ощутили, как темные маски высвобождают в них нечто новое, и той ночью творили друг с другом странные и восхитительные вещи. Это было словно голод: Файф казалось, они никогда не насытятся друг другом.

И вот теперь медовый месяц вернулся. С первых дней возвращения Эрнеста они не вылезают из бассейна. Гуавы и плакучие смоковницы теснятся вокруг настила, на толстой коре саподиллы выступают капли смолы. Файф демонстрирует прыжки в воду, со смесью удовольствия и смущения вспоминая, как позорно Хэдли плюхнулась тогда с понтона. Эрнест лежит на воде, не шевелясь.

Под водой его шрамы кажутся ярко-малиновыми. Через весь лоб тянется длинный порез – еще со времен Парижа, икры подраны во время охоты с острогой на акул, а на бедре – боевой шрам из Италии. У Эрнеста будто талант притягивать несчастные случаи: ему вечно попадаются крутые повороты на шоссе и оружие, снятое с предохранителя.

Он большей частью нежится на мелководье, любуясь женой. А Файф все ныряет, наслаждаясь несравненным ощущением, когда тело прорезает воду. Тогда в Антибе она ныряла, только чтобы доставить ему удовольствие. А потом, когда Хэдли уплыла на берег, Файф предложила ему вылезти на скалы. Эрнест тогда так странно посмотрел на нее – словно герой его книги, размышляющий, как сейчас ему следует реагировать. А потом сказал «нет». Ужасное мгновение – он продемонстрировал свою власть. Только он мог согласиться или отказаться. А Файф желала его всегда. Как-то он сказал ей, что в любви все равны – нет властных и безвластных. Но в их браке все вышло иначе.

Нырнув в последний раз, она плывет на мелководье к Эрнесту, рассчитывая сбить его с ног неожиданными брызгами. Но вместо этого разводит в стороны его лодыжки и выпускает изо рта пузырьки, щекоча ему кожу. Эрнест вытаскивает жену из воды за плечи – только для того, чтобы в следующий раз окунуть ее с головой.

– Вода в нос попала, – мультяшным голосом пищит Файф, выныривая и отфыркиваясь. Она вылезает на настил, а Эрнест смотрит на нее таким чудесным, таким заинтересованным взглядом, словно она вновь стала для него единственно желанной. Что же такого ей удалось сделать, чтобы муж вернулся к ней?

– Я получила письмо от твоей матери. Она хочет приехать повидаться с мальчиками.

Прошлым вечером они звонили сыновьям. На том конце провода Патрик и Грегори, отпихивая друг дружку, рвались поговорить с отцом. Один начинал что-то рассказывать, другой тут же его перебивал, они кричали в трубку каждый свое, а Эрнест со смехом прикрывал рукой трубку и оборачивался к Файф: «Я ни слова не могу разобрать!» Потом он вновь повернулся к телефону и рявкнул в трубку: «Тихо, мальчики! По очереди!» Слишком сильно зацикленные друг на друге, они с Эрнестом никогда не уделяли должного внимания детям. Файф всегда утешала себя тем, что, раз у нее родились сыновья, значит, они и сами вырастут. Это дочерей пришлось бы учить, что можно, а чего нельзя. Первые несколько лет воспитанием Патрика и Грегори занималась няня, ну или Джинни, в то время как Файф всюду следовала за Эрнестом, куда бы он ни отправлялся: в Испанию, Вайоминг или на африканское сафари. Сыновей оставить можно, мужа – нет.