Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй

Наконец Файф интересуется у Хэдли, звонит она просто так или по делу. Подруга явно колеблется.

– Я знаю, что Эрнеста давно не было дома, – наконец решается Хэдли.

Может, Файф рискнуть и поделиться с ней? Глупо, конечно, – спрашивать совета у его бывшей жены. Тем более стоя у телефона в том самом платье – ни дать ни взять престарелая пьяная дебютантка на балу. Но как хочется поговорить с кем-нибудь, кто знает мужа так же хорошо, как она!

– Эрнест нашел себе новую, симпатию.

В ответ тишина. Возможно, Хэдли уже в курсе. Возможно, Эрнест сам ей признался. Они остались хорошими друзьями и часто переписываются, ничего не скрывая друг от друга.

– Ее зовут Марта Геллхорн. Ты что-нибудь слышала о ней?

– Да, хотя никогда ее не видела.

– Она из Сент-Луиса, – сказала Файф. – Похоже, Эрнест обречен.

– В каком смысле?

– Он постоянно влюбляется в женщин со Среднего Запада. А это не подарок. – Файф пытается острить, но получается не смешно.

– Думаешь, он в нее влюбился? – вероятно, Хэдли пытается противопоставить влюбленность мимолетному увлечению: такое с Эрнестом тоже случалось.

– Мне кажется, что это тянется довольно давно.

– И сколько же?

– С прошлого года. То есть все началось в прошлое Рождество. Он приволок ее к нам на ужин, оба были пьяны в стельку. Мне пришлось с глупым видом сидеть за столом, пока он любезничал с девицей, которую подцепил в «Неряхе Джо». Саре и Джеральду тоже было не по себе. А теперь, как ты понимаешь, они превратились в пару героических военных корреспондентов на испанской войне.

– Ты пробовала с ним поговорить?

– Мы здорово поцапались где-то с год назад в Париже. Он обещал все уладить, когда я сказала, что выброшусь с балкона, чтобы наконец внести хоть какую-то определенность. Тогда я и решила, что с этим покончено.

– А на самом деле?

– Мне кажется, они просто ограничили свои отношения Испанией.

– Да, Европа всех американцев делает дураками.

– Ты говоришь совсем как Скотт.

– Прости, глупая шутка. Просто я думаю, что дома мы ведем себя более ответственно. Вспомни, что мы сами вытворяли в Париже.

Возразить Файф нечего.

– Каждый раз, когда он отправляется в командировку в Мадрид, они проводят время вместе. Джинни говорит, они уже не дают себе труда взять в отеле разные номера. А я извожу себя, представляя, как они под ручку прогуливаются по Мадриду, словно муж и жена.

– А Джинни-то откуда знает?

– Ну, это же Джинни. Она всегда в курсе всего. Хэш, я просто не знаю, что мне делать! – Файф еле сдерживается, изо всех сил сжимая трубку. – Мне кажется, я его теряю.

В трубке слышится мужской голос. Это Пол, муж Хэдли, он хороший человек: добрый и тихий и, кажется, завидно верный. После того, как они поженились, Хэдли расцвела. Наверное, Хэш нужна была чья-то нежность, чтобы пробудить все лучшее в ней. Когда они встретились, Пол еще был женат. Так что и Хэдли, в общем-то, не сохранила невинности.

– Вряд ли я хороший советчик, – вздыхает Хэдли. – Я ведь и сама его потеряла. – Это звучит как простая констатация: да, в юности она приняла неверное решение. – Наверное, единственное, что я могу сказать: скорее всего у него это пройдет. Знаешь, в те сто дней я видела, как много ты значишь для Эрнеста. Потому и отпустила его. Видела, как он страдает из-за того, что не может быть с тобой. А это больше похоже на простое увлечение. Закончится война в Испании – закончится и история с Мартой. Она просто его спутница на этой войне. Он ведь не хочет быть мужем многих жен.

– Я вторая.

– Ну, иногда нужен фальстарт, прежде чем сделать все правильно.

Файф делает глубокий вдох.

– Хэдли, ты святая женщина. И настоящий друг. Для нас обоих. – Она уже готова положить трубку, когда слышит, что Хэдли на том конце еле сдерживает смех.

– В чем дело?

– Да ерунда, глупость.

– Давай говори.

– Я кое-что я знаю о мисс Геллхорн. Ее отец был гинекологом в Сент-Луисе. Причем доктор Геллхорн был моим гинекологом.

– Шутишь?

– Привет от доктора Фрейда. Ты только представь: отец Марты осматривает – ну, ты понимаешь, как именно осматривает, – первую жену Эрнеста.

– Так это хороший знак?

– Да плохой, разумеется! Их интрижка обречена. Изначально.

Файф смеется, теперь уже с облегчением.

– Ты не представляешь, до чего ты меня утешила. И как тебе это удалось?

– Сама не представляю. До свидания, Файф, дорогая. Береги себя. Постарайся не волноваться. Все пройдет, поверь мне.

Файф кладет трубку, допивает мартини. Потом тщательно высасывает оливку и плюет косточку в бокал. Вот на что похожа ее страсть к Эрнесту: она хочет, чтобы он всецело принадлежал ей. До самой косточки.

В ту осень Файф вовсе не собиралась отбивать его у жены. У своей подруги, добрейшей Хэдли. Весь октябрь она старалась держаться в стороне. Но не могла скрыть радость, когда Хэдли приглашала ее к ним в гости. И чем холоднее становилось, тем настойчивее миссис Хемингуэй зазывала подругу к себе.

Под конец Файф уже каждый вечер, выйдя из редакции, отправлялась к «ребятам». Чего не стала бы делать, заметь она, что подруге это не по душе. Но приглашения всегда исходили от Хэдли. И Файф не могла отказать, потому что лишь в их квартире при виде Эрнеста, устроившегося в кресле с рукописью на одной коленке, его лица в отсветах горящих углей на нее нисходило спокойствие. После целого дня в редакционной суете «Вог» у Файф вибрировал буквально каждый нерв, но стоило ей переступить порог крошечной квартирки Хемингуэев, и она начинала ощущать себя камертоном, идеально звучащим на одной совершенной ноте.

По вечерам все трое разговаривали о книгах, обсуждали знакомых писателей. Она вчитывалась в его рукописи, а он терпеливо ждал ее мнения, сплевывая в жаровню мандариновые зернышки и глядя, как они вспыхивают голубым пламенем.

Файф молила Бога, чтобы он послал ей более подходящего мужа.

Но день за днем она пропускала работу, помогая Хэдли с готовкой, сменой постельного белья, восхищаясь игрой подруги на фортепиано. Все что угодно, лишь бы оставаться в его мире, лишь бы прикасаться к его вещам. Когда Хэдли заболела, Файф взяла на себя заботы о Бамби, а Хэдли, лежа в постели, благодарно гладила ее руку и называла «такой милой». На душе у Файф было скверно, она ненавидела себя, но не могла с собой ничего поделать.

Эрнест был ее божеством. Она нахваливала его произведения и каждый вечер твердила ему о том, каким знаменитым он станет, каким дико богатым, как им будут восхищаться как писателем и даже как философом. Черт побери, она верила тогда каждому своему слову и радовалась, видя, как он в ответ ухмыляется от уха до уха.

Однажды она поймала на себе его взгляд. Дело было одним из тех вечеров, когда Хэдли лежала простуженная в соседней комнате, а они сидели вдвоем и молча читали. В те дни Файф то и дело отвлекали от книги посторонние мысли: что бы она почувствовала, если бы он поцеловал ее, или что бы произошло, если бы она вполне невинно присела к нему на колено, или каково оказаться с ним в постели.