Дем Михайлов - Эхо войны

Вот и сейчас я шагал вперед по извилистой кривой, сворачивая в нужных местах, обходя кучи щебня и песка, огибая ржавые остовы машин. При этом я старался не повторяться. Если вчера я обошел обгорелую четырехэтажку справа, то сегодня решительно свернул налево: и этому меня научил Тимофеич. Не повторяться. Не ходить по одной и той же дороге, не возвращаться в одно и то же время, не заходить в одни и те же дома и не справлять нужду в привычных местах. Не быть предсказуемым. Битый жизнью волчара многому научил меня, щедро делясь приобретенным опытом. Разница между нами лишь в том, что в свое время он старался осложнить жизнь милиции, тогда как я не желал облегчать задачи мародерам и грабителям, решившим поживиться моими вещами. Были уже подобные случаи, и нарываться на засаду нет ни малейшего желания.

А шагал я к окраине города и дальше — в пустыню. Я не оборачивался, но был уверен, что меня по-прежнему пасут. Вот и проверим его, или их, упорство. Пусть побегают за мной по сыпучим барханам и попрыгают по каменистым склонам гор. А я заберусь на «двадцатку» и с высоты горы хорошенько осмотрюсь по сторонам. Пустыня — не город. В песках легко спрятаться от чужого взгляда, но надо знать КАК. В городе можно спрятаться за углом или за машиной, схорониться в подъезде или просто сделать вид, что идешь по своим делам и ни на кого не обращаешь внимания. В пустыне такой номер не прокатит.

Преодолев последние десятки метров, я уперся в кольцевую дорогу, опоясывающую весь город. Впрочем, от дороги не осталось и следа. Прямо у моих ног начиналась пустыня. Лишь углубившись в песок почти на метр, можно было наткнуться на остатки старого потрескавшегося асфальта. Не останавливаясь, я пошагал дальше, направляясь к виднеющемуся на вершине горы памятнику геологам, откуда в небо тянулась тоненькая струйка дыма.

Ходить просто из желания размять ноги я не любил и двигался зигзагами, не ленясь переворачивать встречающиеся по дороге камни, обломки почерневших от старости кирпичей, бетонные осколки и прочий строительный мусор. Один короткий наметанный взгляд — и я двигался дальше, убедившись, что под очередным укрытием не скрывается ничего интересного. Оно и понятно: отсюда до города рукой подать, и сюда постоянно наведываются местные обитатели. Небось каждый камень уже раз по пять перевернули и облизали. А сунуться чуть дальше — скажем, на километр или два — не решались. Вот и жили впроголодь, питаясь большей частью насекомыми, не брезгуя жуками-вонючками. Ладно кисловатые на вкус муравьи, но невероятно горькие и противные жуки-вонючки… Чего я не мог понять — это того, как доходяги умудрялись находить достаточно денег или обменного товара на покупку воды. Зимой все понятно, снега хватает, а вот летом… летом вода есть только в артезианских скважинах, откуда бесплатно нельзя получить и жалкой капли.

Удача подарила мне слабую улыбку на втором километре пути, когда местность медленно, но верно пошла в гору. По склону невысокого бархана тянулась тонкая извилистая линия, уходящая за гребень и пропадающая из виду. На бархан я лезть не стал и шустро обежал по краю, не сводя глаз с сыпучих песчаных склонов и нащупывая на поясе рукоять лопатки. Правда, когда узрел искомую гадину, радость заметно подувяла: стрелка, небольшая темно-серая змея, не больше метра в длину и с большой палец толщиной. В два прыжка оказавшись рядом с замершей змеей, я резко опустил лезвие лопатки, отрубая ей голову. Подхватил дергающееся в агонии обезглавленное тело и подставил рот под бьющие из обрубка тонкие струйки змеиной крови. Не дело позволять драгоценной питательной жидкости утекать в песок. Расточительство. Съеденный кусок жареного мяса до сих пор наполнял желудок, но лишняя порция еды никогда не помешает, тем более что ужина не намечается. Дождавшись, пока на язык стекут последние капли крови, я достал из кармана куртки свернутый целлофановый пакет и, перегрузив добычу туда, с трудом запихал в битком набитый рюкзак, после чего тяжело зашагал дальше. Слепо таращащаяся отрубленная змеиная голова осталась лежать на песке, и трогать ее я не собирался. Стрелка хоть и не ядовита, но гадости на ее зубах хватает, уж не знаю, что она такое жрет. Однажды зацепил ладонью за клык такой вот чешуйчатой твари, и небольшая ранка превратилась в гнойный нарыв, не проходивший пару недель.

На оставшемся отрезке пути до памятника не попалось ничего особо ценного. Я остановился лишь трижды: срезал под корень разросшийся куст заячьей капусты и выкопал две тюльпанные луковицы. Впрочем, может, это и к лучшему — с каждым шагом рюкзак становился тяжелее, а ровная местность постепенно начала переходить в пологий склон. Я приближался к горе, увенчанной памятником, и уже различал темные фигурки дозорных. Четыре человека. Трое сидят рядом с небольшим костерком на бетонном возвышении у основания памятника, а четвертый торчит на вершине буровой вышки, осматривая окрестности через бинокль.

Казавшегося невесомым и жидким песка здесь куда меньше, чем в оставшейся за спиной долине. Возвышающиеся подобно огромным великанам горы надежно защищали город с этой стороны, принимая удар пустынных ветров на себя. Сохранилась протоптанная в незапамятные времена дорожка, отмеченная по краям рядами булыжников. На нее я и сошел, покинув крутые склоны холмов и с облегчением ощутив под ногами твердую поверхность.

Перед тем как подниматься к увидевшим меня дозорным, снял с пояса флягу и сделал несколько больших глотков. Пить я не хотел, да и не вспотел толком, но выбора ноль — наверняка попросят угостить водичкой и опустошат невеликую флягу.

И точно — едва я приблизился к памятнику, один из дозорных, перегнувшись через металлические перила, крикнул:

— Битум, ты?

— Угадал, — отозвался я, опознав стража: мужик из своры Пахана, отзывающийся на прозвище Брюхо, хотя сам худощавый и жилистый.

— Вода есть?

— Чуток осталось, — кивнул я, подходя вплотную и поднимаясь по бетонным ступеням. — Здорово, Брюхо. Ну что там, муты не нападают?

— Тьфу-тьфу-тьфу, — суеверно поплевал Брюхо, выхватывая у меня из рук флягу. — Накличешь беду!

— Да ладно тебе, Брюхо! — вмешался в разговор сидящий у костра мужик с обширной лысиной на полголовы. — Нам еще грязных дачников бояться не хватало! Если и рискнут свои гнойные морды высунуть из нор, мы им живо мозги вправим. Муты — они и есть муты, вонючки-побирушки. И воды оставь, чего присосался?

— Захлопни пасть, — лениво посоветовал Брюхо, отрываясь от горлышка фляги. — На, хлебни. И на других оставь. Битум, ты же не против?

— Пейте, — великодушно махнул я рукой. — Вы на солнцепеке без воды сидите?

Спросил я для проформы, можно сказать, из вежливости. Вода у сидящих на дозорной вершине была всегда, но это не мешало им обирать всех проходящих мимо или заглянувших на огонек. И от солнца прикрытие имелось — на вбитых в камень трубах натянута выгоревшая тряпка с многочисленными заплатами.