Сергей Попов - Я иду

«Добрый знак, – с радостью подумал я, – это добрый знак…»

И, напоследок перекрестившись, пошел догонять напарника…

Смотреть за игрой Бетти, уже час безвылазно плещущейся в тихой речушке рядом с берегом, вызывало умиление, радости. Разлегшись на надувном матраце, я блаженно посасывал через трубочку холодный яблочный сок из вытянутого стакана и довольно вздыхал, наслаждаясь долгожданным отпуском. Погода стояла теплая, солнечная, ветреная. Несильный ласковый ветерок заботливо качал пышные кроны деревьев, шумел травой, пускал по мерцающей ленте реки рябь и норовил сдуть кепку – спасение от солнцепека. По лазурному небу, купаясь в лучах солнца и отбрасывая гигантские тени, молчаливо и лениво шли пышные облака, а чуть ниже, едва ли не касаясь макушками этих мохнатых великанов, парили черные галочки птиц, изо всех сил пытающиеся потягаться с ними в скорости. То тут, то там слышалось стрекотание, жужжание, пахло цветами, травой, свежестью, свободой…

– Эх, хорошо-о-о! – зажмурившись от удовольствия, протянул я и отпил еще сока, опять укладываясь на матрац. – Всегда бы так!.. Бетти, доченька, ты не закупалась ли там?

Раздался детский смех, опять застучали брызги по водной глади.

– Нет, пап, я еще немножко, можно? – попросила она нежным голоском. – Яеще чуть-чуть! Вода такая теплая!

Я секунду помолчал, потом приподнялся на локтях и все-таки поддался на уговоры десятилетней дочурки:

– Ну хорошо, принцесса, – разрешил я и добавил с условием: – Но только не час, хорошо? Мы же не хотим с тобой заставлять маму волноваться?

– Нет! – согласилась она и захихикала, пытаясь достать брызгами.

– Ой-ой! Кто это хулиганит? А ну-ка… – я быстро поставил стакан на траву, скинул кепку и поднялся, – кто это у нас там балуется?

Бетти опять засмеялась, нырнула, как рыбка, в речку.

– Ой, сейчас догоню! – шутливо пригрозил я и с разбега прыгнул в воду недалеко от дочки.

От громкого хлопка Бетти спешно вынырнула из воды, огляделась, увидела меня, заулыбалась и тут же попыталась отплыть, взмахами маленьких ног посылая в меня крупные брызги. Изобразив дельфина, я быстро подплыл и сделал кружок, вызывая у дочки бурю детского восторга. А потом мы принялись брызгаться, дурачиться, веселиться, разбрасывая прозрачную, как слеза, воду и теряя счет времени…

– Cud! Бетти! Идите кушать! – прервал звонкий нежный голос Роуз, и мы с довольными лицами мигом обернулись. Та, в босоножках, джинсах и в моей сиреневой рубашке, стояла на берегу, держа два полотенца: одно детское – с бабочками, а второе мое – темно-синее, махровое. – Я кое-что вкусненькое приготовила! Идемте скорее!

– Ну что, принцесса, вылезаем? – спросил я и приобнял дочурку. – Посмотрим, что приготовила нам мама?

– Да! – обрадовалась Бетти и, как лягушонок, поплыла к берегу. – Мам, только ты не уходи, мы сейчас!

– Да куда же я без вас? – засмеялась она. – Сид, кстати, тебе звонили.

– Кто? – спросил я и, выйдя на берег, взял на руки Бетти и понес к Роуз. Дочь от неожиданности ойкнула, а потом засмеялась и обняла за шею. – Не видела?

Роуз передала дочкино полотенце.

– Не знаю, я не смотрела – готовила, – ответила она, – но вибрировал долго. В общем, сам посмотришь.

– Ладно, разберемся, – я поставил дочку, принялся насухо вытирать, – как тебе новый купальник, Бетти, нравится? Мы с мамой его долго выбирали для тебя.

– Очень, пап, спасибо! – радостно откликнулась она.

– Ну и хорошо, мы с мамой рады, – я накрыл ее полотенцем, поцеловал, – правда, Роуз?

– Конечно! – улыбнулась та и, вручив мое полотенце, чмокнула Бетти, – а теперь пойдемте, а то все остынет.

Подняв свою кепку и стакан с соком, я разом допил его, и уже хотел было направиться вслед за Роуз, подходящей к дому, как вдруг меня приостановила мягкая мокрая ручка. Я удивленно обернулся и тут увидел чем-то взволнованное дочкино личико.

– Что такое, Бетти? – накинув на плечи полотенце и присев рядом на корточки, обеспокоенно поинтересовался я.

Та в ответ надула щечки, сложила ручки.

– Принцесса, что случилось? – я хотел подозвать ее к себе, но она на это лишь отрицательно покачала головой. – Бетти…

– Ты опять от нас с мамой уедешь, да? – оборвав в самом начале, неожиданно спросила она, смотря на меня светлыми глазками.

Я зачем-то улыбнулся, удивленно похлопал глазами.

– Почему?.. – не понял я. – Кто тебе такое сказал?

– Сид, Бетти, ну где вы?.. – громко окликнула Роуз.

– Идем! – не оборачиваясь, прикрикнул я и – дочке: – Бетти? С чего ты так решила, малышка?..

– Ты всегда уезжаешь, когда тебе кто-то звонит… – обиженно проговорила она и опустила глазки, – мы больше не будем купаться, да?..

– Ну что ты, что ты… – я подвел ее к себе, обнял, – что ты…

Бетти всхлипнула, шея стала быстро мокнуть.

– Господи, девочка моя… – я крепче обнял дочку, поцеловал, утер слезинки с щечек, – ты чего так?.. Родная моя, маленькая… чего ты?..

– Пап, не уезжай… – она опять всхлипнула, – мы с тобой гулять пойдем, играть каждый день будем, только не уезжай…

Сердце мое начало обливаться кровью, к горлу подкатил ком, глаза у самого заслезились.

– Я не уеду, принцесса, – заверил я и повторил Бетти на ушко: – Я никуда не уеду, слышишь?

– Да, – ответила она сквозь слезы, – только пообещай…

Я погладил ее мокрые русые волосы и ответил тихо:

– Обещаю, – яутер ей слезинки с глаз, – я люблю тебя, принцесса, и завтра мы весь день будем с тобой играть во все, что ты только захочешь, хорошо? И послезавтра, и каждый день! Договорились?

– Хорошо! – взорвалась от радости Бетти. – И я тебя люблю, пап! Ты самый лучший!

И вжалась в меня, как котенок.

– Ну, теперь идем кушать? – улыбнувшись, спросил я. – А то мама на нас злиться будет…

– Пойдем! – звонко ответила дочь и широко улыбнувшись, взяла заруку.

Едва мы протиснулись под воротами кладбища, – мне удалось увидеть то, чего, пожалуй, боялся больше всего – разоренные могилы. Одни разворошенные, словно из них выполз гигантский червь, другие – раскопаны, да так, что покосились ближайшие ограды и деревья, третьи – зверски истерзаны, будто самому дьяволу захотелось поглумиться над усопшими. Куда ни взгляни – везде виднелись разрушенные каменные скульптуры, заросшие инопланетной дрянью, обезглавленные статуи ангелов, затянутые красным мхом надгробия и упавшие обелиски, какие, даже если очень захотеть, не повалить и вдесятером. На засыпанной гнилыми листьями узкой дорожке, ведущей в глубь оскверненного кладбища, валялись скомканные, как жеваный лист бумаги, заборы и ограждения, скрюченные больные ветви, напоминающие, скорее, чьи-то костлявые руки, скамеечки, обломки гробов. Кое-где, скрываясь за редкими деревьями с опухолями размером с человеческую голову, виднелись обрушенные декоративные склепы со множеством разрытых возле них ям, что запросто можно списать на труды кротов, если бы не размеры. Над некоторыми могилами до дрожи в коленках протяжно скрипели ржавые кресты, под корнями и в норках тихонько попискивали кладбищенские крысы, пронзительно кричали вороны, восседающие на расколотых мраморных плитах. Мрачно, словно отпевая панихиду, скулил и плакал ветер, одиноко блуждающий мимо захоронений, временами поднимая страшный рев и бросая в нас скопившуюся на дороге листву.