Юрий Никитин - На пороге

– Попытайтесь, – сказала она с тяжелым сарказмом, – а то детективы такие тупые, им частные сыщики, а то и вовсе посторонние, всегда указывают, куда идти и что делать. А мы даже шнурки сами завязать не умеем.

Он усмехнулся.

– Верю. Так вот, возможно, знаете, что наш разум – это продолжение инстинкта.

– Слыхали, – сказала она безмятежно. – Инстинкт – это рефлексы? Или наоборот?

– Хорошо, – сказал он. – Во время моей юности гордо твердили, что с момента появления разума время инстинктов окончилось и теперь все будут вести себя только правильно… В общем, потом приходилось нехотя признавать, что инстинкты занимают все-таки больше места в нашей жизни, чем нам желалось. Мне, к примеру, всегда хотелось понять, когда же инстинкты ослабеют настолько, что нами будет рулить только мозг. Я имею в виду не общую эволюцию в миллионы лет, а вот сейчас, на примере одного человека. Себя единственного.

– И как? – спросила она вежливо.

– Да как сказать, – произнес он с сомнением. – Сперва, особенно в молодости, инстинкт размножения рулит не только над разумом, но и над всеми инстинктами. Потом отступает, и во главе становится инстинкт доминирования, когда нужно и место под солнцем, и зарабатывать больше, и защищать самку и детенышей…

– А инстинкт размножения? – спросил я.

Он коротко усмехнулся:

– Вам в это поверить трудно, однако этот инстинкт никогда не исчезает. Постепенно слабеет, но не исчезает.

Она спросила с недоверием:

– Но как же… Если у вас уже не только дети, но внуки и даже правнуки, если не ошибаюсь, то инстинкт размножения должен бы умолкнуть?

Он кивнул.

– Тоже так думал. Но природа предусматривает даже экстренные ситуации. Например, все мужчины погибнут!..

– А женщины выживут? – спросила она скептически.

– А для вас новость, – поинтересовался он, – что женщины гораздо устойчивее мужчин к любым болезням? И не только в целом, но даже кровь, ткани… все устойчивее?..

– Не знала, – честно ответила она, – но уверена, что так и должно быть. Женщины – высшая раса.

Он кивнул, на лице снисходительная улыбка мудрого деда, что не станет спорить с внуком.

– Так вот, – произнес он спокойно, – на этот случай природа оставила мужчинам возможность размножаться. Конечно, приняла некоторые меры предосторожности, природа на самом деле очень предусмотрительна…

– Иначе бы мы не выжили, – согласился я.

Он кивнул.

– Чтобы старики не мешались среди молодых, спермы у них выделяется капля, и желания особого нет, но если так уж надо, то да, может и старик. Это я к тому, что инстинкт следит за нами до последнего и даже ведет к нему. Я имею в виду, к нашему последнему вздоху.

Она сказала независимо:

– Он же ведет не в прямом смысле, разум в ваши семьдесят лет уже сильнее инстинкта? Не так, как вот у моего юного практиканта с докторской степенью?

– Разум и в девяносто силен, – согласился он, – но не сильнее инстинкта, потому что разум и есть инстинкт. Просто мы называем его разумом, потому что разум есть настолько рафинированный и утонченный инстинкт, что уже как бы и не инстинкт вовсе. Но… инстинкт. И говорит он ясно и четко: точно так, как в молодости: ты должен драться за то, чтобы выжить любой ценой, а потом обязан уступить место тем, кому предначертано в Великой Программе заменить тебя на земле.

Она сказала с недоверием:

– Ни за что не поверю!

Он усмехнулся.

– Я в десять лет твердо знал, что все девчонки дуры и я никогда не женюсь, потому в те годы ни за что не поверил бы, что через четыре года буду страдать из-за какой-то дуры… Да, в общем, мы все уверены, что с возрастом будем умнеть, обрастать информацией, но останемся с тем же мировоззрением, что у нас сейчас. Неважно, какое оно у нас, потому что на каждой ступеньке, оглядываясь назад, говорим с облечением: какой же я был дурак, подразумевая, что наконец-то умный и вот таким умным останусь. И никто не верит, что еще будет меняться.

– Ну-ну!

Он вздохнул и произнес терпеливо:

– Везде в ходу все эти журналистские штампы о всемогуществе разума… хотя еще Гегель писал свою знаменитую «Критику чистого разума», хотя я так и не понял, что он имел в виду.

Ингрид спросила с неприкрытой враждебностью:

– Вы отрицаете мощь человеческого разума? Несмотря на все успехи науки?

– Разума нет, – сказал он с усмешкой. – Вообще нет. Нами управляет, как бы вам, такой молодой и красивой ни обидно, все еще инстинкт. Мощный древний инстинкт!.. Животный, как бы вы сказали. Даже самая продвинутая наука и чудеса хай-тека – это реализация самого примитивного инстинкта доминирования и распространения своего вида. Думаете, на Марс и в космос нас гонит научная любознательность?.. Ха! Все тот же инстинкт распространения и захвата новых территорий, свойственный любому животному виду. А в каком виде мы подаем эту идею другим, а то и себе, другое дело.

Я смолчал, Ингрид сказала ошалело:

– Но как же… как же все… Как математика, она же с инстинктом не имеет ничего абсолютно общего?

– Все имеет, – заверил он ласково. – У любого инстинкта есть острая потребность в усилении своих возможностей. Умнеют, как вы бы сказали, даже птицы и животные. Как только поняли, что человек перестал на них охотиться, то вот даже дикие утки садятся в городе прямо на людных улицах, олени и лоси выходят на трамвайные остановки, белки и бурундуки начали шарить по балконам, а то и прямо из карманов воруют…

Она открыла рот и тут же закрыла, вспомнив, как полчаса назад рассказывала по дороге, как к ее подруге в квартиру на двенадцатом этаже забрались две белки и, переворошив всю одежду, устроили пикник с разгромом на кухне.

Я сказал уважительно:

– Преамбула хорошая. А теперь…

Он кивнул.

– Да, понимаю. Но это было необходимо, а то начнутся сомнения, а то и совсем не поверите, будете искать против меня улики, а тем самым перестанете искать настоящего преступника. А я, как человек в возрасте, по своему инстинкту стою за крепкую власть и соблюдение всех законов.

– Да-да, – согласился я, – в молодости мы все бунтари, ругаем власть и уверены, что сами бы рулили куда умелее. Как показывает статистика, девяносто восемь процентов прошлых бунтарей становятся с возрастом сторонниками крепкой власти и строгих законов.

– Тогда вы понимаете…

Я кивнул.

– Да.

– Хорошо, – ответил он. – Перейдем к главной части. В общем, вот вам истина, неведомая молодым: никто из людей старшего поколения не стремится жить вечно. Никто!.. Все мы не прочь пожить дольше, но это другое дело, однако «не прочь» и «стремление» – разные вещи, верно? Нет той жажды вечной жизни, что была у нас еще лет тридцать-сорок тому. Инстинкт выживания особи постепенно слабеет, а взамен усиливается инстинкт выживания вида, для которого бессмертные и даже долгоживущие особи нежелательны. Потому никто из нас, людей старшего поколения… да-да, я вижу, как вы переглядываетесь, я все еще не могу произнести слово «старики», а заменяю на вот такие эвфемизмы… так вот никто из старшего поколения пальцем не шелохнет, чтобы продлить себе жизнь.