Юрий Никитин - На пороге

Ингрид держится сдержанно, передав мне бразды. Володарский доктор наук, как и я, и хотя экономика и нейрофизиология не совсем одно и то же, но все-таки мы хоть из разных семей, но члены одного закрытого клуба высоколобых.

Он поглядывает с интересом, уловил что-то странное, наверняка старается понять, что связывает двух таких непохожих.

– Владимир Лавронов, – представился я, – доктор наук в сфере нейрофизиологии, работаю в научном центре корпорации Игоря Мацанюка. Как и вы, кстати. Моя напарница, Ингрид, кандидат наук… У нас возникли неотложные вопросы, я решил, что вы можете помочь нам разобраться…

Он кивнул, продолжая рассматривать нас с любопытством совсем не старческими глазами.

– Не обещаю… но попробую. Садитесь пока за стол. Нет-нет, с этой стороны сижу я, а свои привычки менять уже поздно, да и не хочется.

Мы опустились за стол, белый, с идеально ровной и гладкой, как стекло, поверхностью. Посредине вазочка с мелкими цветами, что-то похожее на гвоздику, но не гвоздика, ту я видел однажды в фильме о революции.

Он сказал с интересом:

– У меня редко бывают гости. По разным причинам. Но вы меня заинтересовали. Что могло привести ко мне научных работников из Центра нейрофизиологии?

Ингрид неспокойно поерзала задницей по сиденью стула, а я сказал мирно:

– Можно, я сразу вместо танцев перейду к главному? У нас случилась крупная недостача. Кто-то выкрал весь наш последний грант в размере двенадцати миллионов долларов. Наш отдел, как и соседние, опечатан, мы пока маемся без дела.

Он кивнул, то ли ничуть не удивившись, то ли в этом возрасте лица становятся не такими подвижными, как в их же молодости.

– Понятно, – произнес он неспешно, – а как люди молодые и беспокойные, то решили, что в полиции все дураки, что приблизительно верно, а вы, как молодые ученые и обладатели более высокого интеллекта… по-вашему мнению, самого высокого в мире, можете разобраться сами.

– Это слишком жестко, – возразил я. – В полиции тоже иногда попадаются умные, я сам видел в кино.

– Я тоже верю фильмам, – согласился он. – Такое приятное и успокаивающее чувство.

– Да и мы, – договорил я, – решили не сами разобраться… слово-то какое ужасное, мы в детстве всегда разбирались друг с другом, как вспомню…

Я довольно натурально вздрогнул, подчеркивая свою суть ботаника, который теперь даже муху умертвить не сможет, а если поймает, то выпускает в форточку.

– Решили помочь, – досказал он, – тоже хорошо. Так чем могу я?.. Или в качестве подозреваемого? Говорите прямо, я не обижусь. В моей долгой жизни пришлось повидать всякого.

– Прямых улик нет, – сказал я честно, – но косвенные указывают на вас.

– Какие? – спросил он с любопытством.

– Тайна следствия, – ответил я значительно. – Раскрыть не могу, вы же можете кое-что подправить, от чего-то избавиться, хотя должен сказать прямо, этих улик очень много. А сейчас такая система, компьютеризированная, кстати, что собирает даже микроскопические улики!.. И когда их набирается воз и маленькая тележка, то они уже имеют реальный вес.

Он кивнул, старческое лицо выразило интерес, сочувствие и некоторое сожаление. Но не в том, что попался, а что мы вот, молодые и красивые, тратим время зря, идем по ложному следу, а ничего поделать нельзя, тупые, не всем удается разъяснить самые простые истины даже на пальцах.

– Вы прибыли, – поинтересовался он, – предъявить обвинение или же пока собираете сведения?

Я отшатнулся.

– Обвинения? Упаси боже!.

– Тогда, простите, в чем же…

Я сказал со смущением в лице и голосе:

– Я просто не поверил в эту чушь… Уж простите, но я не полицейский, уже объяснил, почему я здесь, у меня другие взгляды, чем у полиции… Я поделился с директором своими предположениями, он конечно же против моей поездки к вам…

Он усмехнулся.

– Естественно. Директор в первую очередь думает о репутации своего заведения. Репутация – это и деньги, и новые сотрудники, и вес в глазах конкурентов.

– Однако мне удалось настоять, – сообщил я с нужной долей гордости. – Все-таки я уверен, откровенный разговор с вами развеет все наши сомнения и подозрения.

Его улыбка стала шире и еще ироничнее, пожилые люди не так легко покупаются на комплименты, как молодые дураки.

– Спасибо…

– А то и даст, – добавил я, – новый толчок, как говорил Леонид Ильич, в нужном направлении.

Он усмехнулся, сказал понимающе:

– А в разговоре будете ставить мне всяческие ловушки, верно?.. Хорошо, спрашивайте. Обещаю не хитрить. И хотя вряд ли вы поверите, но мне в самом деле хитрить нечего. А поговорить… Ну, старики поговорить любят.

Я сказал бодро:

– Старики? Старики, по современной терминологии, это люди после восьмидесяти лет. А вам где-то лет пятьдесят?

Он улыбнулся шире.

– Не льстите мне так откровенно, хотя вообще-то любую лесть слушаем с удовольствием. Мне семьдесят и моложе своего возраста не выгляжу.

– Выглядите, – заверил я.

– Да, – сказала натужно и Ингрид, – я бы ни за что не дала вам семьдесят. Так, от силы шестьдесят девять.

Он кивнул, принимая шутку.

– Спасибо. Вы лично из полицейского управления? Прикомандированы к этому товарищу в качестве телохранителя?

Она в замешательстве кивнула, а я сказал торопливо:

– Я не соврал, она в самом деле кандидат наук. По спортивной медицине. Хотя работает в отделе расследования крупных и особо крупных хищений.

Он сдержанно улыбнулся.

– Девушка великолепна, как символ советской эпохи. Да и любой, где крепкая власть. Спортсменка, комсомолка да и просто красавица!.. А что кандидатскую защитила, так вообще великолепно.

Я отмахнулся.

– Да кто теперь не кандидат?.. Сейчас это почти как обязательное среднее образование. К тому же купить диссертацию проще простого. Если бы вы знали, кто ее дядя, вас бы удивило, что она еще не академик!

Она зло сверкнула в мою сторону глазами. Володарский уловил, сдержанно улыбнулся.

– Чаю или кофе? – спросил он. – Все-таки вы с дороги.

– Кофе, – ответил я, – если не слишком затруднит.

– И мне, – сказала Ингрид.

– Хорошо, – ответил он. – А то я сам последние годы только земляничный да чай из шиповника, хотя почему его называют чаем?.. Привыкаем к словам…

Кофейный автомат хоть и старой конструкции, но послушался взмаха его руки и старательно загремел, перемалывая зерна.

Володарский кивнул в его сторону.

– Сорок лет я молол вручную. Были такие мельнички, крутишь ручку, а зубчатые жернова ломают и перетирают зерна в крупный помол, а потом, если требуется, то и в мелкий. На две чашки намелешь, и уже руки устают… Потом появились электрические, такое облегчение!.. Но варить приходилось в джезвах или, как их называли дикари, в турках…