Рем Манулов - Шёпот Зуверфов (СИ)

Десять долгих дней с Джулией никто не разговаривал. Она в миллионный раз мысленно прогоняла произошедшее с ней, пытаясь объясниться с собой и, если повезёт, с лечащим врачом. Признаваться не хотелось, но тройное убийство, пусть и в психушке, не проходит даром. Вряд ли можно уповать на очередной сеанс терапии, где тебе учтиво расскажут о твоих проблемах и попробуют начать поиск их решения. Джулия понимала, что на версию с самообороной надеяться бессмысленно. В Илейи это понятие в принципе под табу — если ты убил, значит, ты сильней. И уж тем паче, если у жертвы множественные глубокие ножевые ранения, а не один, неуверенный, роковой порез.

Её заточили в камеру-одиночку, просовывали еду через узкий проём, а для того, чтобы провести процедуры, выпускали газ. На одиннадцатые сутки её замкнутого пребывания снова выпустили газ, но проснулась она совершенно в другом месте. Камера, похожая на предыдущую, но уже и как-будто теснее и ниже. Грязная, с застарелыми пятнами засохшей крови на стенах. Их выводили всеми доступными средствами, но тщетно. Стены её нового жилища когда-то очень давно сложили из мраморных блоков. Окон не было. Только тьма, разбавляемая едва различимым тусклым огоньком где-то в конце коридора. Четвёртую стену заменяло плексигласовое стекло повышенной прочности. Напротив неё располагался выключенный прямоугольник ТВ-панели, висевший на такой же серо-зелёной мраморной стене. Поначалу Джулия молчала, ходила из угла в угол, даже не пыталась заговорить с медсёстрами, которые приносили еду и просовывали его в специальное оконце, выдолбленное в боковой стене. Узкое, но длинное. Тарелка с супом или пюре с овощами приезжали к заключённому на своеобразной каталке, которую с той стороны активировал персонал. Меры предосторожности втрое выше, чем в «РОМБЕ» или другой заштатной каталажке Илейских Территорий. Чёрный прямоугольник ожил на третий день, по крайней мере, Джулии так решила, подсчитав количество кормёжек. И загорелось оно совсем не вовремя, как раз в тот момент, когда девушка справляла нужду на старом, потрескавшемся стульчаке. Она вздрогнула, наспех закончила свои дела и сполоснула руки под краником, который торчал из стены. Ледяная вода, другой не бывало. Но надо признать чистая, даже вкусная. Джулия уже это сочла за благо.

— Пациент 57, Балай Савфан, девушка, — начал вещать с экрана мужчина, им был тот старый, с залысиной, человек, который проводил с ней первую беседу вместе с Карлом, — вы находитесь в Третьем Секторе лечебницы Нуттглехарт. Общение с другими больными запрещено! Выходить из палаты — запрещено! Количество еды строго дозировано! Препараты отменены на срок, пока мы не поймём, в чём причина вашего недуга. Ссылаться будем на камеру, установленную в данной панели и анализы. Еженедельно с вами будем беседовать ваш лечащий врач посредством ТВ-панели. Пациент 57, вы совершили тяжкое тройное убийство и ваше место в «РОМБЕ», но мы делаем вам услугу и, если удастся, вылечим вас. Но знайте, процесс выздоровления возможен только в одном случае — если вы станете нам содействовать абсолютно во всём. Устраивайтесь, вы надолго в Нуттглехарте.

Экран погас. Джулия ненадолго замерла и потом её прорвало. Она рыдала и била себя по щекам, по лбу, заламывала руки, колотила по коленям. Отчаяние и дикое раздражение, перетекающее в праведный гнев, то захлёстывали её, то отпускали. Она проревела часа три-четыре. Успокоившись, устроилась на койке и попыталась уснуть. У неё ведь даже нет детей, к которым нужно, во что бы то ни стало, вернуться. Никого нет. Атлас? Жив ли он? А что, если нет? Джулия снова расплакалась, но тихо и смиренно. По большому счёту она могла сбежать из больницы сотню раз, воспользовавшись халатностью надзорных во время прогулок или ночью, когда дежурила старая, почти слепая и полуглухая Агнесс. И ещё множество вариантов упустила она, принимая всё за игру или нелепое стечение обстоятельств. Курорт, полагала она. Как бы ни так. Проклятье, эти ребята даже имени её настоящего не знают. Что ж, придётся раскрыться, иначе никак. Выход отсюда нет. Так болтают в илейских провинциях и даже в её обожаемом славном Штарбайне.

— Скучно тебе? — прозвучал знакомый и приятный голос из единственного динамика под потолком. Джулия отвернулась от стены, которую досконально изучала, сидя спиной к стеклу.

— Алан, дорогой мой, — радостно воскликнула Джулия, — как ты сюда попал?

— Просто пришёл. Нельзя, но я скучаю. — Снова застенчиво улыбнулся Алан. — Тебе плохо?

— Не слишком весело, и не слишком хорошо. Значит это и есть легендарный Третий сектор? Я думала, тут страшнее.

— Ага, — кивнул темнокожий парнишка, — я тоже так думал. Грязно, сыро. И глубоко. Как в тюрьме. Я однажды был в тюрьме.

— Ты не рассказывал мне об этом, — наигранно возмутилась Джулия, — как тебя угораздило?

— Не сегодня, — скис Алан.

— Почему?

— Нет времени. Пока. Я ещё приду.

Алан, державший всё это время правую руку где-то за областью стекла, опустил её, пропало шипение динамика. Он помахал Джулии и ушёл. Ей стало тоскливее прежнего, и она снова разрыдалась.

Ночью её снова мучили кишечные боли, приступы рвоты, жуткая мигрень. Джулия звала на помощь, просила лекарства, но никто не приходил. Дотерпев до утра, точнее до следующей большой кормёжки, она закричала обслуге, чтобы вызвали врачей. И тогда боль отпустила.

Загорелась ТВ-панель. Теперь на ней красовался Карл. У него был свежий, бодрый вид, новая причёска.

— Пациент 57, вы слышите меня? — спросил врач.

— Слышу, — прошептала Джулия.

— Вы знаете, почему оказались в Третьем секторе?

— Убила троих. Знаю, — устало ответила девушка.

— Давно я не встречал настолько изменчивую форму болезни, будто каждый день у вас новый диагноз, — пустился в монотонные рассуждения Карл, но Джулия его оборвала.

— Какой же вы врач, если не можете помочь бедной девушке?! — прорычала Джулия, и в глазах её вспыхнуло пламя. — Как вы можете позволить, чтобы ваш пациент всю ночь корчился от невыносимой боли, стонал и умалял об обезболивающем?! Нынче клятвы и прочие кодексы для медиков — это пустой звук?

Карл растерялся, подбирал слова. Фокстрот заметила его неуверенность и продолжила давить.

— Вас не было в той душевой, господин психотерапевт! И вы смеете только фантазировать, что случилось со мной и с этими бедными женщинами и сономитом! Вам платят за фантазии, доктор?! Или за результат? Ваша долбанутая Амалия, только выписанная, кстати, из Второго корпуса, приставила мне нож к лицу, — Джулия подвела ребро ладони к своему горлу, — и собиралась перерезать мне глотку! Что оставалось делать? Она угрожала мне, все это видели! Ваша Амалия была двинутая на всю голову, которую вы, умудрённые докторишки, прозевали!