Валерий Волков - Блатные из тридевятого царства (СИ)

Женат два раза и оба неудачно. Первый -- она от меня ушла, второй -- осталась. Церкву исправно посещал. Медяки, если в кармане водились, завсегда жертвовал.

Правда злые языки наговаривают, что как-то Ивашку чуть не утопил. Так-то брешут. Ну, сунул в чан со святой водой по самую макушку и придержал малость, что б освятился лучше. Какой в том грех? Святая водица любою хворь изводит, да разве дождешься благодарности от нашего дьяка. Еще Старобоку кляузу сочинил.

А так тихо жил, детей только Бог не дал. Первая супружница с заезжим артистом за границу укатила. Нахваталась дури заморской -- "шерше ля фам, мадам, месье". Чего мудрить -- коль скурвилась? Ан нет, все по импортному -- душа у нее тонкая, натура чувствительная. Оно давно известно, где тонко -- там и рвется.

Долго опосля я причал найти не мог. Забреду в какую гавань -- без флага, без родины и быстренько в открытое море, чтоб охомутать не успели. Летучем голландцем оно сподручней как-то. Любой ручей пристань, иногда, конечно, и на болотце швартоваться приходилось. А чего, Господь, он тоже мужик, увидит, с кем кровать делить приходиться, красавицу пошлет. Не долго то счастье длилось. Всего-то: пятнадцать лет, три месяца, одну неделю, два дня, три часа и пятьдесят четыре минуты.

Елизавета овдовела. Лучший друг мой Епифан помер. Знал бы его при жизни, на руках бы носил, чтоб дольше пожил. Хотя чего уж -- и так благодарен, что раньше не представился.

Ох и хороша Лизка была в ту пору. С какой стороны не зайди -- не поймешь где зад, где перед. Ей бы бородавку с носа убрать и картины писать можно. Богато баба жила, лавку питейную содержала. Не последним человеком в столице числилась. Одним словом -- невеста видная.

И угораздило зайти в ее заведение. Сижу скромно, капустой хрущу, что б ни поперхнуться запиваю. Первая рюмка -- колом, вторая -- соколом, остальные -- мелкими пташками. А тут почтарь с сыновьями распьяным-пьяно-пьяные, ну и прицепились ко мне. Вспомнилось дураку, что к его жене наведывался. Я уж забыть успел, два дня минуло. А у ентого память крепкая, почтарям положено наверно, они с бумагами разными дела имеют. Ну, думаю, прощай разум, встретимся завтра.

Сначала дрались так себе. Потом стрельцы прибежали, вышибли окна и двери. Дело куда веселей пошло!

Через денек-другой иду по улице, просто так, а никуда ни будь. Глядь -- Лизавета. Пожалилась баба: ее -- по миру пустили, лавку - по доскам. Всплакнула на моем плече, а сердце у меня отзывчивое, сосватал прям тут же, у забора. А куда деваться, когда вилы у горла. Вот с тех пор и живем, душа в душу, как два голубка, друг на дружку гадим.

Вот и все, хотите -- верьте, хотите -- нет. Людям зла не чинил, если обидел кого -- во сто крат после добром воздал. Друзей в беде не бросал, за чужие спины не прятался. Праведником не был, но и от людского глаза голову не воротил, совеститься не в чем.

Это всяк сказать может, кроме Лизки конечно, ну и дьяка, пожалуй...

Костер почти погас и невозможно разглядеть, толи дед Кондрат шутливую улыбку в бороде прячет, толи губы морщит, вспоминая молодость. Кореша молчат. Крапивин посуровел лицом. Свел над переносицей брови. Ждет приговора. Первым нарушил тишину Евсей:

-- Дед Кондрат, ежели всерьез удумал к нам в общество податься, то, стало быть, о браге и прочем питье дурманящем забыть следует. Блатные они как -- меру завсегда чувствуют. Вот я, например, могу жбан осилить, а только ковш позволяю. Что б значит, лицо ни в грязь, ни в закуску какую уронить.

-- Коли так, брошу. Я ж чего к бутылки пристрастился, тверезым на женушку глядеть мочи нет, а залью за шиворот, оно глядишь -- вроде ничего.

-- А еще, -- поднялся Ванька, -- жить по понятиям придется. Это значит к Пахану с уважением, в общак копеечку уделять, людям помощь оказывать, ну и другое разное.

Прения не утихали минут тридцать. Наконец все выдохлись и вопросительно уставились на меня. Думали вместе, а решать мне досталось.

Авторитаризм, когда ты у власти, вещь бесспорно хорошая, но во избежание революционной ситуации следует хоть изредка одевать личину демократа. Что я и сделал.

-- Выношу вопрос на голосования. Кто за принятие Кондрата Силыча в наши ряды? -- И первый поднял руку.

Как и следовало ожидать, следом взметнулись остальные. Полное единогласие, прям как в думе, когда депутаты решают вопрос об увеличении собственной зарплаты.

Растроганный дед Кондрат еле сдержался, чтоб не пустить слезу. Неловко поблагодарил и умчался за вещами. Нашего полка прибыло.

Костер погас, но ночная прохлада не в тягость. Разомлевшие от дневного зноя люди укладывались спать на сырой траве. Кулак вместо подушки, сверху ветхая одежонка -- вот и вся постель. Графский шатер сотрясал громкий храп вперемежку с детскими всхлипами. Видать снилось нашему полководцу что-то приятное.

Спокойный сон в некоторых случаях обеспечивается не только здоровьем организма, но и разумными мерами предосторожности. Поэтому я не торопился командовать отбой. Лишь через час, распределив очередность дежурств и растолковав корешам основы устава "Гарнизонной и караульной службы", я забрался в шалаш. Блаженно вытянул ноги и закрыл глаза.

Если какая-нибудь неприятность может произойти, она случается. Спать хотелось неимоверно. Снаружи слышались яростные стоны, с десяток голосов крыли кого-то матом и главное -- у нашего шалаша. Пришлось выбираться на свежий воздух.

Раннее утро застало врасплох. Весь лагерь бодрствовал. Весь штрафной десяток, за исключением блатных, лежала у Васькиных ног. И всяк, как мог, на чем свет стоит костерил часового.

-- Ну, и? -- выдавил я.

-- Задержаны при попытке проникновения на охраняемый объект, -- бодро доложил Лабудько.

-- Какая попытка, телок перезрелый! -- закричал кто-то из пленников. -- Я ж мимо шел, ты сам попросил подойти.

-- А чего, -- оскалился Васька, -- все здесь лежат, а ты ходишь, ходишь...

-- Так, -- понял я, в чем дело, -- а дрын зачем?

-- Это я им объяснял, что часовой есть лицо неприкосновенное.

Кузнец Сорока приподнялся на локтях, жалобно попросил:

-- Пахан, смилуйся за ради Бога, мочи терпеть нет. Мы ж отужинали простоквашей, а молоко вдвойне веселей, ежели после огурчиков. По нужде пошли, а этот злыдень мордой в траву.

-- Свободны! -- отпустил я мужиков.

Подтянув портки, задержанные бросились в ближайшие заросли. Дела. Стоит на будущее учесть -- любой приказ следует разжевывать до посинения. Хорошо Микула Селянович с вечера в столицу подался, а граф сподобился потребности за шатром справлять, а то бы вместе со всеми пол ночи травку щипали. Сомневаюсь, что Васька для них льготы предусмотрел.

Лиха беда начало. Вскоре на пригорке показалась взмыленная лошаденка. Бедное животное, спотыкаясь и падая, тянуло возок, доверху груженый мешками.