Андрей Завадский - День Победы. Гексалогия (СИ)

Офицер-торпедист разом отжал пару рычагов, и винты торпед провернулись в первый раз, выталкивая тяжелые «сигары» из тоннелей торпедных труб. Две смертоносные «рыбины» отделились от подлодки, со все большей скоростью устремившись к нефтяной платформе. Все моряки замерли, кто-то, сам того не замечая, шептал слова молитвы, кто-то просто молча стиснул зубы, и лишь капитан Мешхеди, не отрываясь, смотрел и смотрел в перископ — он хотел увидеть собственными глазами начало краха ненавистного врага.

Стрелка секундомера описала шесть полных кругов, прежде чем низкий гул, похожий на рык разбуженного исполина, проник сквозь обшивку подлодки, заставив всю ее, от носа до кормы мелко завибрировать. А Асфан Мешхеди увидел, как у бортов нефтяной платформы взметнулись два столба и пены и пламени — его торпеды поразили цель.

— Мы сделали это! — воскликнул капитан, глядя в сверкавшие безумным блеском глаза своих моряков, на их лица, сиявшие блаженными улыбками. — Во имя Аллаха, мы это сделали!

— Аллах Акбар!!!

Два взрыва произошли под днищем платформы, перебив трубопроводы, уходившие вниз на недосягаемую глубину. Пара трехсоткилограммовых боеголовок не могла нанести фатальный ущерб столь прочному сооружению, не было и речи, чтобы уничтожить платформу весом в сорок три тысячи тонн всего двумя торпедами, но взрывы были только началом. Равновесие всей конструкции оказалось нарушено, а дальше в действие вступили законы механики, и процесс стал необратимым.

Стальные опоры, упиравшиеся в дно, были достаточно прочными, чтобы выдерживать самые сильные волны, стойко держаться под порывами ураганного ветра, но там мощь, что выпустили на волю иранские подводники, превзошла их прочность. Все сооружение пошатнулось, медленно заваливаясь на бок, что-то сверкнуло, вспыхнуло, и платформу, неумолимо погружавшуюся в волны, охватило пламя.

Капитан Мешхеди видел, как срываясь падали в воду, уже подернувшуюся зеркальной пленкой нефти, вытекавший из перебитых взрывами труб, люди, пытавшиеся спастись от огня. А сверху на них, не оставляя несчастным никаких шансов, рушилась окутанная клубами багрового пламени, тяжелым черным дымом махина платформы, и вместе с ней рушилось могущество ненавистной любому правоверному страны.

— Разворот на сто восемьдесят градусов, — приказал Мешхеди. — Погружение на сто метров. Ничего еще не закончилось, братья. Плавучая база будет ожидать нас за пятьдесят миль к востоку от нынешних координат, и эти пятьдесят миль могут стать самыми длинными для нас. Враг быстро придет в себя и обратит против нас всю свою мощь. Но мы должны обмануть его и вернуться домой!

Они сделали свое дело, и каждый из восемнадцати моряков, хотя и готов был принять смерть во имя своей страны и Всевышнего, все-таки хотел вернуться на родину живым героем, пусть о подвиге и нельзя будет рассказать даже самым близким еще очень и очень долго. Асафан Мешхеди понимал это, и хотя сильно было желание досмотреть чудовищный, завораживающий великолепием разрушений спектакль до конца, он отдал тот приказ, которого от него ждали.

Степан Гриценко вышел на палубу, торопливо вытряхивая из мятой пачки сигарету. Щелчок зажигалки — и табачный дым наполняет легкие, отзываясь приятной негой во всем теле. Курить здесь, на нефтедобывающей платформе, среди сотен тонн нефти и тысяч кубов газа — казалось, ничего более абсурдного и придумать нельзя. Но как иначе успокоить нервы, расслабиться, если приходится вкалывать по двенадцать часов в сутки? Конечно, платили американские хозяева немало, в родном Новокузнецке с его закрывшимися шахтами и остановившимися заводами, но и выкладываться приходилось по полной, на все сто процентов, так, что после смены не было сил даже думать о чем-то.

— Стефан? — Гриценко от неожиданности вздрогнул и, обернувшись, увидел человека в замасленном комбинезоне, щуплого, низкорослого, но с огромной, точно у Деда Мороза, бородой лопатой. — Угостишь сигаретой?

Гриценко молча выщелкнул еще одну папиросу, и Олаф Янсен, швед, неведомыми путями очутившийся вместо своего заполярья в экваториальных водах, с наслаждением затянулся.

— Трудная ночка, Стефан?

Степан Гриценко кивнул. Ночь действительно выдалась трудной. Сломался один из насосов, забарахлили генераторы, из-за чего опасно упало напряжение в сети, а это могло обернуться самым худшим — нефтедобывающая глубоководная платформа «Петрониус» превратится в мертвую стальную коробку посреди океана, с запертыми на ней почти полутора сотнями людей. И придется ждать, пока кто-то доберется досюда с континента, чтобы восстановить работу систем. Да еще этот танкер…

Огромное судно, метров сто пятьдесят в длину, тяжело ворочалось на волнах рядом с платформой, и Гриценко с семидесятиметровой высоты этого колоссального сооружения мог видеть, что сейчас творится на палубе «нефтевоза». В прочем, ничего интересного там не происходило, нефть телка по огромным шлангам без особого участия людей, и украинцу оставалось только смотреть по сторонам, себе под ноги, нисколько уже не боясь высоты. Он находился не на самой верхней палубе сейчас, но достаточно высоко, чтобы иной не посмел и близко подойти к леерному ограждению. Но те, кто провел посреди Мексиканского залива хотя бы одну смену, многого из того, перед чем испытывали страх обычные люди, бояться переставали.

— Сейчас заправим танкер, тогда передохнем, — устало произнес Янсен, жадно делая одну затяжку за другой. Он говорил по-английски, и Гриценко понимал его прекрасно. На платформе собрались представители самых разных народов, американцев было всего человек двадцать, а остальные — кто откуда. Украинцы, русские, норвежцы, шведы, мексиканцы, даже один казах — и все за считанные недели осваивали английский так, что могли общаться совершенно свободно. Материться, правда, каждый предпочитал на родном языке.

— Идем, Олаф, — бросил, покосившись на стоявшего рядом шведа, облокотившегося о леера, Степан Гриценко.

Сигареты были докурены, и не оставалось повода, чтобы еще побыть здесь, на узкой палубе, вдыхая соленый морской воздух, чувствуя, как разгоряченную кожу ласкает легкий бриз — близилось утро, и уже стало свежо. В последний миг, прежде чем скрыться в недрах платформы, твердо стоявшей посреди морской глади на прочных опорах, уходивших на глубину полукилометра, утопавших в донном грунте, Гирценко бросил взгляд на горизонт.

Для того, кто перестал бояться высоты, это место — узкая палуба, опоясывавшая неуклюжую громаду нефтяной платформы — было идеальной позицией для наблюдения. С семидесятиметровой высоты платформы «Петрониус» открывался отличный обзор. Он был бы еще лучше, имей Степан Гриценко под рукой хоть какой-нибудь бинокль, в прочем бинокль электрику ни к чему, но и без оптики он увидел белый росчерк на колышущейся серой поверхности моря. Пенный след, протянувшийся как раз к платформе.