Андрей Завадский - День Победы. Гексалогия (СИ)

Врачей, вообще всех, кто хоть что-то смыслил в медицине, берегли, не считаясь ни с чем, и так же берегли те запасы медикаментов, что оставались в городе, собирая их повсюду, в давно закрытых поликлиниках, разрушенных взрывами бомб аптеках, выгоревших подчас дотла больницах, даже детсадовских медпунктах. Упаковки бинтов и ампулы пенициллина становились настоящим сокровищем для тех, кому неоткуда было ждать помощи.

Когда он вошел, отодвинув ширму, Ольга Кукушкина, никого не стесняясь, бросилась партизану на шею, повиснув на нем и целуя сухими горячими губами. А Олег, крепко прижав девушку к своей груди, шептал ей:

— Я жив! Все хорошо, Солнышко!

Отстранившись, Ольга посмотрела на Бурцева снизу вверх, и он увидел скатившиеся по щеками бисеринки слез.

— Сверху несут раненых, каждый час, каждую минуту, — прошептала Ольга. — И всякий раз сердце сжимается, всякий раз мне кажется, что это ты лежишь на носилках, истекая кровью.

— Я тебя не брошу, и, значит, умирать мне нельзя.

— Когда это закончится? Вас же всех убьют рано или поздно!

— Нас нельзя убить, — улыбнулся Олег. — Мы же за правду, а за кем правда, тот сильнее!

Обнимая девушку за плечи, Бурцев встал над койкой, на которой лежала Жанна Биноева. Увидев товарищей по отряду, он чуть привстала на локтях.

— Ну, как ты? — Олег опустился на корточки, чтобы чеченке не пришлось запрокидывать голову.

— Нормально, — уголками губ усмехнулась Жанна. Ее вынужденное заточение в лазарете длилось лишь несколько дней, но для уроженки Кавказа это беспомощное лежание на кровати казалось вечностью, настоящим безвременьем. — Руки целы, глаза целы. Еще постреляю.

Они не услышали сигнал воздушной тревоги, да он все равно безнадежно запоздал — в тот миг, когда наблюдатели на земле услышали гул турбин американских истребителей, сброшенные ими бомбы уже мчались к земле. Бомбоубежище содрогнулось от могучего удара, так что у Бурцева клацнули зубы, и рот наполнила солоноватая кровь из прокушенного языка. Затем с потолка посыпалась цементная крошка, а за ней и куски перекрытий, подземелье наполнилось испуганными криками, а потом, поглощая все другие звуки, громыхнул взрыв.

Ударная волна швырнула тело Бурцева об стену, вминая в бетон до хруста ребер, а в лицо ему полыхнуло пламя, так, что при судорожном вдохе обожгло легкие. На какое-то время наступило забытье, а, очнувшись, Олег не сразу понял это. Вокруг царила сплошная тьма, ни проблеска. И только скрежет бетонных плит, движущихся под влиянием собственного веса, заставил сержанта поверить, что он все-таки жив. Все тело болело, особенно трудно было дышать — грудь при каждом вдохе будто тисками сжимало. Но, осторожно пошевелив руками и ногами, Олег к своему удивлению понял, что они целы, во всяком случае, не сломаны.

Осторожно, по миллиметру ощупывая то, что находилось вокруг, Бурцев понял, что его накрыла бетонная плита, которой что-то помешало раздавить тело партизана, зажатое в узком пенале. Поняв, что вокруг — только камень, Олег ощутил панику, животный ужас. Он находился неизвестно на какой глубине в крохотной нише. Не было воды, но смерть от жажды едва ли грозила сейчас. Хуже было то, что не чувствовалось притока воздуха, пусть даже наполненного гарью, мерзкой вонью горелой человеческой плоти. Немедленно захотелось вырваться отсюда, грызть толщу бетона зубами, ломая ногти пробить себе путь наружу, к свету, к звездному небу. Но Олег не шевельнулся, будто оцепенев и лишь вслушиваясь в скрип оседавших глыб бетона, спешивших заполнить оставшиеся на глубине пустоты. Постепенно тело затекло, так что шевельнуться уже было попросту невозможно. А затем откуда-то извне пришли новые звуки — мерные удары металла о камень и человеческие голоса.

Захотелось закричать, позвать на помощь, но вместо вопля из глотки вырвалось какое-то шипение. Тогда Олег дотянулся до груди, вытащив из подсумка разгрузки увесистый автоматный «рожок», и принялся бить им о бетон. Звуки наверху стихли, а затем скрежет металла раздался совсем рядом, над головой. Внезапно бетонная плита, накрывшая Бурцева просела разом на несколько сантиметров, вминая тело в лежавшие под ним обломки, врезавшиеся острыми гранями в плоть, а затем начала подниматься вверх.

В широкие щели хлынул свежий воздух, от которого вмиг закружилась голова. Кто-то, пока невидимый, прокричал:

— Браток, держись! Сейчас мы эту паскуду сковырнем!

Под плиту подсунули концы ломов, навалились, закряхтев так, что пленник отчетливо услышал натужный рык, и оттолкнули ее в сторону. Сразу несколько пар крепких рук подхватили Бурцева, поднимая его над землей, а Олег смотрел в небо, на котором равнодушно мерцали холодные северные звезды.

— Сержант, живой! — Алексей Басов склонился над своим бойцом. — Ну, ты счастливчик! В рубашке родился! Мы уж и не рассчитывали!

— Остальные… кто?

— Только ты один, сержант, — опустив взгляд, глухо промолвил полковник. — Только ты.

Оказавшись на поверхности, Олег мог оценить масштаб работ. На руинах, оставшихся от школы, суетились сотни людей, не только партизаны, но и простые жители, те, кто нашел в себе смелость покинуть свои ненадежные укрытия. Кто-то отбойными молотками или обычными кирками крушил бетонные глыбы, кто-то, помогая себе ломами, оттаскивал их в сторону, освобождая путь в подземелье, а кто-то тащил тела, десятки которых уже были уложены неровными рядами на промерзшей земле.

Увидев знакомое лицо, пусть и искаженное до неузнаваемости гримасой боли и страха, Бурцев вырвался из рук своих товарищей. Спотыкаясь, он подошел к Ольге Кукушкиной, остекленевшим взглядом уставившейся в небо, и, сев рядом, опустил ладонь на ее лоб. Олег зарыдал, никого не стесняясь, и слезы катились по милому лицу, смывая с него кровь и копоть. И он был не единственным, плакал каждый второй, находя своих друзей или родных среди тел, извлеченных из бомбоубежища, вмиг ставшего для тех, кто искал там спасения, братской могилой.

— Есть живые! — раздалось над пепелищем. — Сюда! Давай, мужики, навались! Держи так, я сейчас вытащу!

Началась напряженная, но вполне упорядоченная суета. Несколько человек, орудуя ломами и лопатами, приподняли обломок плиты, рыча от напряжения, а другие пытались вытащить из-под нее тело. Ярослав Васильев сражался до конца, до последнего вздоха, и умер, приняв на вытянутые руки всю тяжесть бетонной плиты. А за его спиной в какой-то крохотной нише, где, казалось, и кошка не уместится, сжалось еще одно тело. Бывший боец ОМОНа и в миг смерти защищал тех, кто оказался рядом.

— Давай, давай, давай! — Тело милиционера, в котором, кажется, были перемолоты все до единой косточки, подняли, укладывая в стороне, а через мгновение раздался вопль, полный восторга и удивления: — Дышит!!! Санитары, ко мне! Санитары, вашу мать, сюда!!!