Андрей Плеханов - День Дьявола

В Барселоне есть улица, где можно выступать безо всяких проблем. И это самая лучшая улица города. Самая красивая, самая шумная. Центральная часть ее - пешеходная, как московский Арбат. Здесь ходят толпы народа, продираются между торговцами книгами и птицами, фотографируются, смеются и разговаривают на всех языках мира, сидят на скамеечках, едят мороженое, пьют всякие напитки, слушают музыку и наслаждаются жизнью.

Музыкантов на этой улице - пруд пруди. Одна вот только проблема - для того, чтобы проходящий мимо человек остановился и кинул монету в коробку, которая стоит у твоих ног, нужно его чем-нибудь удивить. Иначе проработаешь весь день вхолостую.

Больше всех денег зарабатывают «живые статуи». Я и сам поработал один раз таковой, заменял заболевшего «Колумба». Сосед по квартире подкинул мне такую работенку. Представляете: приходишь в студию, там тебе мажут руки и физиономию краской стального цвета, напяливают на тебя одежду точно такого оттенка, дают в руки картонную коробку и небольшой фанерный пьедестал, и - вперед! Коробку ставишь под ноги, на ней написано: «FOTO, VIDEO = PESETAS [денежная единица Испании]». Такая вот математическая формула. Доходчиво для любого. Ты залезаешь на пьедестал. Отныне ты - статуя, и шевелиться тебе не положено.

Впрочем, в шевелении - весь кайф, нужно только знать, когда это сделать. И уметь это делать. Изящно сменить позу, чтобы дети вокруг заорали: «Смотри! Памятник ожил!», а взрослые смущенно отвели глаза, чтобы не захохотать, не взвыть от того детского восторга, который как-то неуместно показывать друг другу.

У меня это получалось хорошо. Когда мимо пробегал какой-нибудь пузатенький пацан, таращась так, словно видит инопланетянина, я потихонечку подмигивал ему. Обычно детей это срубает, как шашкой на скаку. Если он не падает на землю, то обязательно бежит к родителям. «Папа! Мама! Я хочу сфотографироваться с дядей памятником!!!» В этот момент я меняю позу, по пути делая жест, который означает, что я от души приглашаю сфотографироваться этого карапуза, а заодно и всех его друзей и родственников, и при этом взглядом тактично напоминаю о том, что неплохо бы опустить денежку в мою картонную коробку. Мол, статуям тоже есть надо.

Заработал я тогда неплохо. Но через четыре часа стояния спина у меня уже отваливалась, руки-ноги стали чугунными. Единственная поза, которую мне хотелось принять, это «Колумб, лежащий в гробу горизонтально». Не помню, как я доплюхал до дома.

Нет, не по мне это. Вот жонглирование - это самое то! Это веселое занятие. Они живые - мои мячики. А кастаньеты - тем более живые. Они подпевают мне. Я придумал это сам - жонглировать кастаньетами. При этом я умудряюсь выстукивать ими ритм, довольно сложный. Разноцветные кастаньеты мелькают со всех сторон от меня - спереди, сверху и даже сзади. И выстукивают самбу своими четкими забавными голосками. И если вы не перестали при этом жевать свой гамбургер, значит, у вас нет слуха.

Я могу жонглировать чем угодно, хоть мороженой камбалой. Но это вряд ли понравится зрителям. Мороженая камбала, правда, воняет не так сильно, как жареная. Но все равно попахивает. Это слишком сильные ощущения.

Главное в моей работе - быть экзотичным. И у меня это получается. В национальном испанском костюме, в зеленом камзоле с золотым шитьем и белых штанах я смотрюсь как тореро. Я полон огня. Я - ритм, я - движение. Я - страсть, против которой трудно устоять. И когда я смотрю в глаза женщинам, смотрю в глаза северным сдержанным немкам, англичанкам и норвежкам, их сердца начинают оттаивать. Я чувствую это. Это не стриптиз, конечно, но это призыв, sex appeal [сексуальный призыв]. И часто я вижу, как в глазах их раскормленных спутников появляется ревность, желание съездить мне по морде.

Мне это нравится. Я люблю будить людей.

В тот день я жонглировал бандерильями. В тот исторический отрезок времени, который отныне называется «День, когда я встретил Девушку».

Бандерильи - это такие пики, длиной в полметра каждая. Красивые пики, обвязанные желтой и красной мохнатой тесьмой. У них острые стальные наконечники. Бандерильи втыкают в холку быку на корриде, чтобы посильнее разозлить его и выпустить из него излишек крови. Хороший взрослый бык, не какой-нибудь там becerro [бычки моложе двух лет] или novillo [бычки от двух до четырех лет], - это свирепое чудовище. Но меткий удар парой бандерилий останавливает его, когда он несется на пацана-бандерильеро во весь опор. Удар должен остановить быка. Иногда бандерильеро промахивается и зарабатывает себе отличный шанс отправиться на тот свет. Что ж поделать… Чтобы дожить до alterna-tiva [посвящение в матадоры], нужно немало потанцевать перед разъяренной мордой смерти весом в полтонны. Смерти, которая называется бык миурской породы.

Мои быки - это зрители. Не у всех из них есть хвосты и копыта, хотя у многих есть роскошные рога. Я должен раззадорить их, разбудить их, вывести из себя. Они не начнут кидаться на меня - это не принято. Так пусть хотя бы кидают монетки в мою коробку. Платят мне за то, что я остался живым.

Когда я работаю с бандерильями, то выступаю на грани дозволенного. Со стороны вообще невозможно понять, как это мне удается - жонглировать одновременно восемью пиками, да так, что не меньше четырех одновременно находятся в воздухе, подкидывать их плечами и спиной, ловить ногами и запускать обратно в голубое испанское небо. Зрители мои взвизгивают, когда бандерилья летит убийственно острым концом сверху ко мне в рот, и орут от ужаса, когда в последнюю долю секунды я успеваю схватить наконечник зубами. Они уверены, что чертова пика должна с размаху пробуравить мои кишки до самой задницы. Честно говоря, я тоже не уверен, что когда-нибудь это не случится. Ошибки у всех бывают. Но пока я жив, как видите. Пока.

Я слишком много видел в своей жизни смерти, чтобы бояться ее. Я привык к ней. Я умру тогда, когда наступит время, записанное в Золотой Книге Небес. Надеюсь, я приму смерть не от бандерильи - это было бы слишком тупо.

Итак, в тот самый день - «День, когда я встретил Девушку», я работал с бандерильями. Из колонок, установленных на моем мотороллере, играла музыка. Фламенко. Мне в принципе все равно, но лучше, когда выступаешь под музыку. Это производит хорошее впечатление. До этого два месяца я работал вместе с парочкой, которая аккомпанировала мне. Ее звали Жанин, иногда она играла на саксофоне, но чаще трясла баночкой из-под пепси-колы, в которой гремели горошины. Его звали Анри, он играл на гитаре и пел.

Они были французами. Приехали на лето подработатьв Испанию. Собственно говоря, из-за того, что они были французами, мне и пришлось послать их подальше.

Анри играл на гитаре довольно прилично, даже с джазовыми аккордами, но пел только на французском языке. Причем так, как делают это французы - гнусаво и негромко, себе под нос, о чем-то своем, одному ему понятном. Может быть, у них там, во Франции, все тащатся от такого пения. У них это называется «шансон». Но меня от такого шансона тошнило. И моих зрителей, по-моему, тоже.