Олег Синицын - Битва за смерть

— Но вы очень нужны солдатам! — Алексей сделал паузу. — И мне тоже. Вы обладаете огромным опытом, у вас отличная подготовка.

— Если бы у меня была отличная подготовка, старшине не пришлось бы останавливать роту каждые полчаса. Дыхания уже никакого… Гм… Но ты знаешь, Алексей, я действительно военный. Еще пять месяцев назад я командовал полком.

Алексей был изумлен до глубины души.

— Да, это так, — кивнул политрук.

Он посмотрел на густые кроны, перекрывающие небо.

— Скоро в лесу станет совсем темно.

Алексей некоторое время не решался задать следующий вопрос, но он вырвался сам собой:

— Почему вас сняли с должности командира полка?

— Я оставил полк.

— Зачем?

— Зачем? — переспросил политрук. — Я тоже себя об этом спрашиваю. Я не хотел, но так получилось.

— Они мне каждую ночь снятся, — рассказывал солдат из Пскова, мечтательно глядя перед собой. — Жена и девочки мои. Маша и Люба. Пишут, что живы, что всё хорошо у них, а меня всё равно тревога не покидает…

Ермолаев слушал солдата, попутно оглядывая лес и сугробы. На голове у него ладно сидела пышная лисья шапка — охотничий трофей, добытый и выделанный собственными руками. Ладони согревали варежки, подбитые заячьим мехом. Полушубок стандартный, военного покроя, но толстый кожаный пояс — свой, сибирский, охотничий. На поясе висел огромный нож для разделки звериных туш. Валенки у командира первого взвода тоже были особенными. Изготовленные сибирскими мастерами из шерсти овец только романовской породы, из-за чего получались мягкими, теплыми, не дающими усадки.

Иван лишь одним ухом слушал солдата, а сам не переставал думать о странности леса. Зоркий глаз охотника подмечал любое изменение в окружающей обстановке, будь то сбитая кора на стволе или крохотная ямка в сугробе.

— Дай мне керосиновую лампу, — попросил Ермолаев, внезапно остановившись.

— А они все смотрят на меня и повторяют: «Папа, папа…» — продолжал солдат. — Что ты сказал?

Ермолаев взял у него керосиновую лампу и подошел к сугробу на обочине дороги. Позади сержанта непрерывным потоком двигалась колонна. Присев на корточки, Иван зажег фитиль. Желтый огонек робко засветился в сумраке леса. Ермолаев выкрутил пламя на полную и занес лампу над сугробом. На снежной глади темнела небольшая ямка, которая постороннему человеку ни о чем не говорила.

— След, — выдохнул Ермолаев. — Наконец-то.

— Когда-то давным-давно, — начал рассказ Зайнулов, — так давно, что я уже сомневаюсь — происходило ли это на самом деле, у меня была дочь. В то время я служил в царской армии, наш кавалерийский полк был расквартирован под Санкт-Петербургом. Я был молодым офицером, у меня были молодая жена и дочь одиннадцати лет…

Калинин внезапно увидел, что политруку трудно говорить. Лицо оставалось невозмутимым, но Михаил Ахметович иногда делал неожиданные паузы в рассказе, словно невидимые слезы душили его.

— Однажды мы поссорились с дочерью. Ничего серьезного, я сделал замечание, она не послушалась и стала пререкаться. Я отчитал ее, и она обиделась. До сих пор жалею о случившемся и корю себя, хотя тогда считал свое поведение как родителя правильным. Я сам рос в семье офицера, и меня держали в строгости… Как рассказывали соседи, дочь убежала к реке. Не знаю, что творилось в ее маленькой головке. Может, это и не связано с нашей ссорой. Но с реки она не вернулась…

Алексей почувствовал себя неуютно, слушая исповедь политрука. Он пожалел, что завел этот разговор.

— Ее так и не нашли. Говорили, что в реке есть несколько водоворотов и что ее затянуло в один из них. Это могла быть случайность, нелепая смерть. Девочка не собиралась кидаться в омут, ей просто не повезло. Но меня терзает мысль, что она покончила жизнь самоубийством. Кинулась в речку из-за ссоры со мной. Я не мог с этим смириться, вспоминая, как мы расстались. Хотелось помнить ее радостной, смеющейся, но вместо этого в памяти всплывало заплаканное личико, твердящее что-то наперекор. Жена не вынесла трагедии и сошла с ума. Через несколько лет началась Первая мировая. Я искал смерти, бросался в самое пекло. Но вместо гибели за безрассудное геройство продвинулся по службе… Впрочем, это только предыстория.

Пятого октября сорок первого года наш полк в составе тридцать второй армии Резервного фронта попал в окружение под Вязьмой. Тогда танки Гудериана рвались к Москве. Мы остались без связи и не знали обстановку в других полках. Когда стало понятно, что мы в «котле», я принял решение прорываться из окружения. Двое суток полк пробивался сквозь войска противника, безжалостно уничтожая немцев и неся серьезные потери. Вечером седьмого октября остатки полка вышли из окружения в районе города Юхнова. На утро восьмого мы оказались на полустанке Оболенское возле Малоярославца. Солдаты были голодны и измотаны, многие ранены. Мы не имели представления о том, занят ли Малоярославец. Вокруг ни души. Только ветер завывал среди опустевших домов, да гортанно каркали вороны. Существовала серьезная опасность, что, войдя в город, мы попадем в лапы к немцам. Поэтому решили остановиться на полустанке, перевести дух, собраться с мыслями.

То, что произошло дальше, коренным образом изменило мою судьбу военного командира. Обойди мы этот полустанок стороной — и я бы по-прежнему командовал полком. Хотя я уже стар, чтобы воевать и нести бремя ответственности за солдат… Так вот, пока солдаты отдыхали, я решил пройтись по полустанку, чтобы обдумать дальнейшие действия. Мне всегда лучше думается, когда я прогуливаюсь. Сам не заметил, как отошел от солдат на приличное расстояние. Внезапно со стороны города послышался нарастающий гул двигателя. Я поднял глаза и увидел на дороге приближающийся черный автомобиль.

След был плохим. Промерзший снег, словно сухой песок, осыпался со стенок и стер контур лапы. Кроме того, след был очень старым, Ермолаев даже не мог предположить, когда прошел зверь. В густом хвойном лесу, куда почти не проникает солнце и поверхность сугробов не затвердевает, трудно определить давность следа. Из-за сыпучести снега общий вид следа зависел исключительно от того, как глубоко провалилась нога в снежную толщу. Если в сугробе не попадется корка, образовавшаяся от старых оттепелей, по следу ничего нельзя будет определить.

Зверь провалился глубоко. Об этом можно судить по широкой выволоке — полосе, показывающей, как зверь вытаскивал лапу из сугроба. Плохо, что снег насыпался с крон деревьев и закрыл и след и выволоку.

— Здорово ты, Иван, умеешь следы читать! — позавидовал солдат, рассказ о сне которого Ермолаев выслушивал на протяжении последнего получаса пути. — Вот бы мне так научиться!