Иван Тропов - Шаг во тьму

Перед крыльцом я встал. Дом, побеленный снегом и мертвый, глядел на меня окнами-зеркалами. На стеклах лишь отражения ветвей. Внутри слишком темно, чтобы что-то разглядеть…

К черту, к черту! Это глупо! Там никого нет! Нет и быть не может!

Да, глупо. Смехотворно. Но я туда не войду!

Не вынимая руки из кармана, стискивая рукоять Курносого, я пошел в обход дома. Дорожка шла под самой стеной дома, впритык к фундаменту. Справа на дорожку наступали разросшиеся кусты. Цеплялись за плащ, мне пришлось идти боком, прижимаясь к стене.

Было тихо-тихо, до ватного звона в ушах. Я невольно ступал все медленнее, стараясь не издавать ни звука. Когда проходил под окнами, пригибался, будто кто-то в доме мог меня заметить.

Злился на себя за это, но и под следующим окном тоже пригибался… А потом повернул за угол и оказался у черного входа.

Здесь было иначе. Среди белого яркими пятнами краснели плетеные стеночки, увитые девичьим виноградом. Мазки другого мира, который реальнее того, что остался мне…

Кострища не было.

Лишь через два тяжелых удара сердца я понял, что оно все еще здесь, там же, где я его оставил. Просто снег припорошил и его.

Горло пересохло, сердце стучало по ребрам.

Косясь на приоткрытую дверь и полоску темноты за ней, я не мог рассмотреть там ничего, но это не значит, что там ничего нет, – я прошел к углям. Обошел их так, чтобы дверь была передо мной, за кострищем, и только теперь рискнул осмотреть угли внимательнее.

Нашел ветку. Минуту колебался, перекладывать ли револьвер в левую руку. Правой ворошить, конечно, удобнее, но…

Чертов трус! Какой же трус, господи!

Но я ничего не мог с собой поделать. Пистолет я оставил в правой руке, а ворошил левой. Неудобно, зато так спокойнее.

Черная зола рассыпалась по белоснежному снегу. И – кость. Порядком обгоревшая, но совершенно точно – кость. Кусочек лопатки или тазовой. А вон еще одна косточка и еще…

Какой-то миг я просто не верил своим глазам. Так убедил себя, что что-то случилось и костей здесь не будет, что теперь не сразу мог поверить, что ничего с их останками не случилось.

Я рассмеялся. Смех вышел безрадостным и усталым. Напряжение спало, а без него я стал как шарик, из которого выпустили воздух. Я поник и вдруг почувствовал, насколько же вокруг холодно и как я замерз. Я поежился, сунул револьвер в карман и закутался в плащ.

А еще я был голоден. Бог мой, до чего же я, оказывается, голоден! Меня даже подташнивало. А в бардачке, между прочим, кулек пирожков. С мясом. Я вспомнил их вкус – никто не готовит пирожки с мясом так, как тетя Вера! – и слюна тут же наполнила рот, а в животе длинно заурчало.

Почти бегом я бросился обратно. Шагнул к крыльцу – через дом пройти проще, чем протискиваться вдоль цеплючих кустов, но потом передумал. После пуль много крови, после подпиленных особенно. И не только крови. Сразу после убийства запах плоти едва замечаешь, но через несколько часов, когда плоть начинает гнить, а запах копится в комнатах…

К черту, к черту.

Я рысцой обогнул дом, запрыгнул в машину и захлопнул дверь. Первым делом включил обогреватель, а потом достал из бардачка пирожки. Ум-м! Один аромат чего стоит! Я впился в пирожок, в два приема проглотил его и принялся за следующий. Все бы хорошо, да всухомятку плохо… Я вытянул из кармана фляжку. Коньяк обжег горло, а потом разлился теплом в животе.

Хорошо… И ей-богу, я это заслужил… Я пихал в рот пирожки, упиваясь сочным вкусом мяса. Когда тетя Вера пихала кулек, он казался чудовищно большим. Будто не угостить решила, а на неделю меня питанием обеспечить. Однако пирожки кончились на удивление быстро. Когда я, сыто отдуваясь, отвалился на спинку, остался всего один.

Я раздумывал, не добить ли и его, один в поле не воин…

И тут вспомнил.

Я забыл и про пирожок, и про остатки коньяка, которые еще можно было посмаковать напоследок.

Машина ночью!

Что, если это были вовсе не Гош с Шатуном? А те внимательные ребята на черном «мерине» со странным пурпурным отливом.

Привезли тех двух молоденьких жаб к моргу, а старой жабы нет. Ни вечером, ни в полночь, ни к утру… Гош уверен, что те ребята толковые. А что бы в таком случае сделали толковые ребята?

Обогреватель нагонял в кабину теплый воздух, но я все равно поежился. Может быть, мне очень повезло, что я не смог просигналить ночью…

Те ребята не остановятся на том, что просто осмотрели дом чертовой суки и кострище. После этого придут в движение и те силы, что стоят за ними…

А Гош и Шатун к этому не готовы.

Я скомкал промасленную бумагу вокруг пирожка, впихнул его в бардачок и стал разворачиваться.

В тончайшем слое снега чернели две полосы от шин «козленка». Я проехал по ним еще раз, притормозил, где просека петляла, потом снова поднажал. На сельской дороге машину кидало и встряхивало так, что стучали зубы, но я гнал вперед.

Вокруг уже не было белым-бело, тут и там чернели прогалины. Чем дальше, тем больше.

Когда я выскочил на асфальтированную дорогу, стало совсем черно. Ни снежинки, ни пятнышка снега. Лишь серые деревья, потрескавшийся асфальт и сырая грязь по обочинам. Будто здесь снега вообще не было, только дождь…

Будто и там, позади, был не снег – не просто снег, а…

…истончалась, истончалась, истончалась, открыв проход…

Я тряхнул головой и крепче вцепился в руль.

Хватит!

Но даже в тепле машины меня пробирал озноб. И снова вернулось ощущение, что что-то случилось. Что-то непоправимое…

Хватит! Хватит! Вон машина навстречу. Вон еще… А вон впереди, сейчас нагоню.

Живые, обычные люди. Мир не изменился. Все так, как и должно быть. Все хорошо.

Но холодок под ложечкой не отпускал. Что-то случилось…

Я притормозил, вытащил Курносого из кармана и бросил на правое сиденье. Чтобы был перед глазами, труженик. Спас меня вчера и еще спасешь, если потребуется.

Я включил магнитолу. Врубился режим случайного выбора, но я сразу отключил его. На флэшке много чего напихано, но сейчас я точно знаю, что мне нужно. Я отщелкал нужный номер альбома. Может быть, не самый лучший их альбом, но… самый бодрый? Не такой совершенный, как поздние, но определенно самый куражный. Море по колено с этой музыкой.

С первыми же аккордами прелюдии мне стало легче. А потом грянул бравурный Mega Therion, и не подпевать стало невозможно. Я прибавил ходу.

Дорога летела под капот, на соседнем сиденье весело подпрыгивал Курносый, и, хоть над головой висело свинцовое небо, я его едва замечал. На душе снова была весенняя капель, светило солнце и пахло тающим снегом, – как в тот день, когда я впервые услышал Theli. Словно окрыленный, я тогда мчался по улицам, забыв обо всем, прыгал через первые лужи, ослепленный солнцем и музыкой, и казалось, что все в жизни отныне будет вот так – ярко и радостно. Так же прекрасно, как этот миг и эта музыка. Так, как должно быть!