Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Нынче та загадка разъяснилась: Ковшегуб, оказывается, в шаге от того, чтоб породниться с главой Дневного дозора окольничим Чеснаковым, успешно просватав его малахольную племянницу за своего младшенького — и загодя обрубил при этом все связи своего семейства с годуновскими . Сам по себе Ковшегуб в разыгрываемой Годуновым шахматной партии был фигурой весьма скромной, но внезапный побег его в стан цепеневых создавал опасный прецедент. Крысы, составляющие большинство в любой придворной партии, могут решить, что корабль Бориса Феодоровича совсем уже тонет — с понятными последствиями. Тем более, что трюм того корабля за последние месяцы и впрямь поднабрал воды…

— Он у нас подписан на полный пакет охранных услуг , так что… — и Бобок многозначительно пошевелил в воздухе своими узловатыми пальцами.

С полминуты триумвир прикидывал про себя варианты, затем отрицательно мотнул головой:

— Нет. Во всяком случае, не прямо сейчас. Одному Богу ведомо, как такое повлияет на колеблющихся , и в какую сторону они… колебнутся .

— Оно конечно, всё в руце Божьей, — степенно перекрестился душегуб. — Когда Божье дельце творишь, оно само идет, а когда Бога гневишь, тебе всё препятствует. Вот помню, был один тать — запамятовал, как звать. Пока сильных да богатых шелушил, фарт ему шел, без единой осечки. А как-то раз идет он и видит — слепой с шапкой стоит, а в шапке копейка, вся такая новенькая-блестящая! Ну и искусил его бес — стянуть у слепого ту копеечку, чисто из озорства. Так что б вы думали: в тот же день и повязали его по старому-престарому мокрому делу… Так-то вот!

— Да ты у нас прям филосОф, Филипп Денисович, — неприятным голосом откликнулся триумвир; воровская притча ему — бог весть отчего — не понравилась, крайне.

Глаза у Бобка снова стали оловянными:

— Разрешите идти?

Кое-как выпроводив слугу верного, Годунов в преотвратнейшем настроении дотащился до постели, велел себя раздеть, и, едва дав натянуть на себя белье, пал в перины.

Заснуть, однако, никак не выходило. Виной тому был вновь поднявшийся жар, вкупе с осязаемо-вязкой духотой, затопившей наглухо законопаченную опочивальню. И лишь под самый рассвет снизошел на Бориса Феодоровича — взамен изнуряющего прерывистого беспамятства — настоящий сон.

Сначала снилось приятное, а именно — девица Марфушка, которая оказалась-таки порожней и на радостях привела с собой двух подруг. Хихикая, они разделись и залезли к нему под одеяло. Однако попытки овладеть хоть кем-то из них оказались тщетными. Боярин, недоумевая, откинул одеяло и увидал вовсе не девиц. Там сидели две крысы — черные, неестественной величины — и норовили его понюхать…

На этом месте боярину удалось пробудиться — в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем.

Повертев головой, он различил в предрассветном сумраке ступени лестницы, ведущей наверх. В его опочивальне никаких лестниц сроду не было — из чего боярин заключил: он не у себя. Следом пришла дикая мысль: треклятый доктор опоил его своим треклятым «Арбидолусом» и куда-то увез. Но как, как тот прошел через оцепление? — ведь скромное жилище его охраняется много лучше кремлевских палат, хотя бы потому, что…

Годунов насторожился: чу! — послышался стон несмазанных петель, и откуда-то сверху в комнату проник луч света. Но не радовал этот свет. Какой-то он был слишком белый, слишком холодный — не белый даже, а мертвенно-синеватый. Если воздух мог бы светиться от холода, он светился бы именно так.

Потом раздались шаги. Тяжелые, шаркающие. Идущий был явно не молод, не очень здоров, и, вероятно, тучен.

В голубоватом ореоле обрисовалась грузная фигура, спускающаяся по лестнице. Удивительным образом, несмотря на звук шагов, движения ног не было заметно: фигура будто плыла по ступенькам.

Годунов попытался пошевелиться и почувствовал, что не может: навалилась незримая тяжесть. Попытался крикнуть — и понял, что голоса тоже не стало.

Человек тем временем сошел с лестницы и повернулся к Годунову лицом.

Перед онемевшим боярином стоял князь Курбский.

Был он в расстегнутой венгерке коричнево-бЕлкового цвета и в мохнатой шапке по самые брови. Серые порты были заправлены в сапоги — высокие, с сияющими голенищами. Борода аккуратно подровнена, усы ухожены, лик благообразен. Всем бы хорош был воевода, кабы не портили его уродливые шрамы на шее…

— Ну что? — спросил он. — Не скучали тут без меня?

Голос был хриплым и каким-то деревянным. Годунову подумалось вдруг, что криворукий вологодский конвойный, рубивший князю голову в три приема , мало что всю шею изуродовал, так еще и связки, похоже, размозжил так, что их пришлось отдельно сшивать, суровыми нитками.

А вот следующей мыслью стало: «Неужто это не пустые слухи, и сатанинский доктор, Менгеле, вправду выучился ЭТОМУ? Оживлять и призывать на службу покойников?»

— Ты меня не бойся, — седые усы князя шевельнулись, как бы обозначая улыбку. — Я тебя не трону, ты не беспокойся. Пришел вот воздать предобрейшим за презлейшее, хех!

Слова эти Годунова не успокоили совершенно — скорее наоборот. Зато судорога, сжимавшая челюсти, отпустила.

— Ты живой? — задал он главный вопрос.

— Спятил, что ли? — заскрипело в темноте. — Запамятовал, как мне голову рубили?

— Откуда тогда сам явился? — задал Годунов второй главный вопрос.

— Да уж не из райских обителей. Не такой я жизни был человек, чтобы в рай взяли. Мог бы и в самое пекло влететь, да вы мне пособили. Ибо убит я был без вины, аки агнец жертвенный заклан… А посему ада я избег. Отвели мне для пребывания вечность типовую малобюджетную.

— Это как же? — заинтересовался Годунов.

— А вот так. Одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки. Зато пиво приносят. Слабенькое, но зато сколько хошь. С него даже до ветру ходить не надобно — само всё впитывается.

Годунов машинально отметил, что покойник, и при жизни дородный, после смерти совсем уж неприлично раздобрел.

— А кто пиво приносит? — решил он уточнить на всякий случай. — Пауки?

— Бесенята мелкие. Их там ботами называют. Глупый народишко, подай-принеси. Рассказать что-то могут, но только из прошлых времен, и на вопросы не отвечая… — Курбский зевнул, прикрывая рот ладонью. — Ну хоть с тобой поболтаю. Устроил мне такую возможность владыка мира сего.

— Диавол? — прошептал Годунов.

Курбский услышал.

— Ну зачем же дьявол, — снисходительно поморщился обезглавленный воевода. — Сам он себя не иначе как архангелом именует… Ну да это наши дела, покойницкие. Давай-ка про живых. Вот скажи мне, Борис Феодорович. Это ведь ты Ливонскому вору тайны наши доносишь. Скажи, в чем дело? Чем тебе Ивашка-подлец платит? Чего ты не имеешь?