Кирилл Еськов - Rossija (reload game)

Мировой суд не нашел лучшего решения, как отослать дело в высшую инстанцию, то есть в Сенат. Но и Сенат не пришел ни к какому определенному решению. Вдова Мамелфа же торжествовала, ибо ей удалось выставить в неудобоназывамом положении законодателей и через это стяжать себе немалую славу, хотя и не вполне добрую.

Последнее слово, как и обычно в ситуациях такого рода, осталось за царем Иваном. Царь же славится приверженностью римскому принципу « dura lex, sed lex » и не терпит небрежности в делах государственных. Посему он решил проучить злополучных сенаторов и принял сторону вдовы, признав справедливыми ее притязания. Сторонникам же старых обычаев он посоветовал впредь тщательнее вникать в формулировки законов, за которые они голосуют. Сие послужило им уроком: с тех самых пор текст законов стали проверять даже излишне тщательно, прописывая малейшие подробности.

Некоторые недоброжелатели царя утверждают, будто вдова Мамелфа действовала по наущению царицы, Констанции Шведской. Известно, что царица, одаренная Богом многими достоинствами, привержена абсурдной и смехотворной идее «женского равноправия». Царь же, дескать, не решился перечить обожаемой им супруге. Мы, однако, находим это в высшей степени сомнительным. Хотя отношения царя с царицей и в самом деле отличаются редкой для династических браков сердечностью, Иван вовсе не из тех людей, что пойдут на поводу у кого бы то ни было.

…Многие осведомленные лица, обсуждая хорошие и дурные черты характера царя Ивана, отмечают поразительное его безразличие к условностям любого рода. Некоторые называют это «толерантностью», некоторые — «прагматизмом», а иные и вовсе — «моральным релятивизмом» или даже «имморализмом».

Характерный диалог произошел однажды в Иван-городе между Иваном и Александром Смоллеттом, английским адмиралом на русской службе. Прямодушный моряк пользовался расположением царя и имел от того своеобразную индульгенцию на высказывание нелицеприятных суждений (rezat pravdu-matku), а, может статься, был даже царем тайно к тому поощряем. Речь зашла о вексиллуме (персональном штандарте) Ивана Грозного, впервые появившемся тогда во флоте; он изображает двуглавого орла, несущего в когтях соразмерный ему колокол, в окружении римских букв S.R.Р.R.:

— Ваше Величество, не находите ли вы, что ваша символика какая-то нерусская? И к тому же несколько, э-э-э… республиканская?

— Так у нас и есть республика.

— Я в плохом смысле, Ваше Величество. Ведь колокол, если я правильно понимаю — символ того, старопрежнего, Веча: тирания заполошной толпы, манипулируемой демагогами…

— Любая символика может быть истолкована так, как угодно ее толкователю в меру его испорченности . Я бы, например, обратил ваше внимание на то, что колокол сей несет в когтях державный орел — и тот, конечно, не позволит трезвонить в набат по своекорыстным пустякам. А у орла у того, в свой черед, коготки заняты так, что до языка колокола ему никак не дотянуться — к чему его порою очень подмывает, когда всю систему начинает штормить . Поэтому для нас двуединая конструкция сия — символ священного и неотъемлемого права « velis sentire et quae sentias dicere licet — думать, что хочешь, и говорить, что думаешь». Вы, вероятно, обратили внимание: в нашем государстве никого не мучают и не казнят за рассуждения о божественных предметах.

— А о земных?

— В пределах разумного — отчего нет?

— А кто определяет пределы разумного?

— Очевидно, разум. В лице лучших мужей державы нашей.

— Кстати, а как ваши русские подданные относятся к тому, что на вашем гербе и знамени — непонятные нерусские буквы?

— Так же, как и все подданные просвещённых стран, у которых на гербах латинские девизы. Все они, полагаю, думают: слава Богу, что мы не англичане, у которых в гербе надпись на языке их исконных врагов, французов.

— Но у нас это сложилось исторически!

— У нас тем более. Мы — третий Рим, это наш родной язык и наша родная символика. А на гербе у нас — сокращение от слов Sacrum Res Publica Rutheni , как наше государство и именуется на языке квиритов.

— А на русском?

— А русские обычно полагают, что Sacrum Res — это Святая Русь. Ну а P.R. — это «прочие разные», добавлено из вежливости. Или, как это принято называть у вас, для public relations.

— Но ведь это неправда!

— Ну почему же. В конце концов, что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет. В данном случае Святая Русь и Sacrum Res — два имени, указывающие на один и тот же объект. Значит, они и означают одно и то же, не так ли? Впрочем, это вопрос философский, а наша символика решает вопросы практические. У любого заведения есть вывеска. Вот это — наша вывеска. Она отличается от римского вексиллума, под коим та держава шла от победы к победе, тем лишь, что буквы немного другие, а у орла наличествует запасная голова. Кроме того, она выглядит роскошно, благородно, пышно и красочно. Чего еще требовать от вывески?

— Ну а если в просвещенном мире восторжествует монархическое начало, и называться республикой станет неприлично?

— Значит, наше государство будет называться… ну, например — Sacrum Rerum Populi Rutheni . Но вывеску — у вас это, кажется, называют «раскрученный бренд»? — менять мы будем в самую последнюю очередь.

Потрясенный подобным цинизмом, наш моряк (которому, напомню, сознательно дозволялись царем многие вольности) не сдержался:

— Не вели казнить, Государь, — нарочито воспроизвел он русскую форму обращения к монарху, — но двинувшись по подобной дорожке, можно дойти и до прямого уже макиавельянства !

На что Иван лишь ухмыльнулся знаменитой своей ухмылкой, присовокупив любимое свое насмешливое присловье:

— Макиавельянство? Вы так говорите, будто это что-то плохое !

Статья норвежского филолога-слависта Коре Сельнеса «Древнерусское право и скандинавские законы» [ «Historisk tidskrift». Oslo. 1963, N 1, s. 113–127] не может не привлечь внимания советского читателя. В современной реакционной буржуазной историографии, особенно в скандинавской, широко распространена так называемая «норманская» теория, согласно которой скандинавы-варяги сыграли решающую роль в образовании древнерусского государства. В «обоснование» этой теории приводится, в частности, тот аргумент, что первый письменный памятник древнерусского права — Русская Правда — был создан якобы под прямым влиянием староскандинавского права.

[Документ 17]