Нил Стивенсон - Падение, или Додж в Аду. Книга первая [litres]

Вспышка нестерпимо яркого света на мгновение ослепила Ждода. Его окутала сила, которой бесполезно было противиться. В следующий миг его оторвало от усеянного обломками пола. Когда он вновь смог видеть, то понял, что смотрит прямо в лицо Эла. Тот поднял его одной рукой, как будто Ждод легче опавшего листа. Свет Элова лица не померк, но Ждод уже притерпелся к нему и теперь различал то, чего не видел прежде: не только черты Эла и то, что вокруг, но и многое, скрытое от Ждода все время, что он обитал на Земле.

Он давно знал, что яркий полуденный свет выявляет мелкие погрешности его творения, незримые ночью. Когда солнце стояло в зените, показывая то, что можно было упустить в слабом свете луны и звезд, он обыкновенно всматривался в Землю и в материю Дворца, размышляя, как их улучшить. Почему-то он знал, что такое чередование света и сумерек – правильное. В ночном полумраке даже самые усердные души получали короткий роздых от бремени чересчур острого восприятия.

Яркость полуденного солнца вполне удовлетворяла Ждода. За все годы на Земле ему никогда не приходила мысль поместить на небо второе или третье солнце, дабы увидеть больше подробностей; он был убежден, что различает все мелочи в свете одного. Сейчас, в хватке Эла, он был как будто под лучами сотни разом вспыхнувших солнц. И как одно солнце давало силы увидеть и понять сокрытое в лунном свете, так сто озарили уголки его сознания, лежавшие во тьме с тех пор, как он впервые очнулся после смерти.

Он знал, что был Доджем, а Ждод – порождение Доджевой фантазии. Знал, что родом из Айовы, где был городок с башней посередине, как та, которую воздвиг здесь Ждод. Что жил в Сиэтле, где были красные осенние листья, яблоки, друзья и родня. Что Плутон был ему другом, а София – родней и он знал ее маленькой.

Много других мимолетных впечатлений возникло в его сознании, покуда он смотрел Элу в лицо. Все они таились в темных уголках памяти с самого начала; оттуда он их постепенно извлекал, медленные и нечеткие; они и были прообразом всего, что он сотворил.

Открылись ему и воспоминания самого Эла. Они были иные, поскольку, он чувствовал, исходили из нездорового, спутанного сознания. Ему представали здания, лица, машины, которых никогда не видели глаза Доджа.

Эл понял, что Додж видит принадлежащее только ему, Элу, отпрянул в ужасе и омерзении и отшвырнул Доджа, словно горящий уголь.

Дворец падал прочь от Доджа, а может, он сам падал прочь от Дворца: падал в небо, поскольку верх и низ утратили всякий смысл. Перепуганные души выбегали из Дворца в Сад или взмывали в холодный воздух над вершиной горы, спеша укрыться от Эла в далеких частях Земли. Некоторых атаковали Эловы белокрылые клевреты с огненными мечами, но их не хватало на всех убегающих. Другие гости не убегали, и Додж подумал, что их удерживают силой, но следом пришла более неприятная мысль: они остались с захватчиком по собственной воле. Однако больше всего он тревожился за Весенний Родник и, обратив взор на зеленую лощину в Лесу, где та обитала, увидел кольцо звезд. Так он понял, что ангелы Эла с мечами-молниями встали на стражу, дабы никого туда не впустить – и никого оттуда не выпускать. Весенний Родник, он знал, была в середине круга, под защитой и в неволе.

Земля удалялась. Он падал спиной вперед сквозь холодный воздух, сгорая и оставляя за собой огненный след. Вокруг, ближе и дальше, летели еще метеоры – другие члены Пантеона и низшие души, выброшенные с Земли. Он видел улицу, обсаженную красными деревьями, вьющуюся от Столпа к развалинам Города. Вокруг были раскиданы новые селения, построенные разноязыкими душами после того, как Додж обрушил Башню. Сейчас они наверняка подняли лица к свету – фигуре Эла на горе. Возможно, некоторые смотрели и выше – и тогда видели огненные линии, прочерченные на небе Доджем и другими. Теперь перед Доджем лежала вся Земля: белые полосы прибоя, где волны бились о берег, заснеженные горы, окутанные вечными грозовыми тучами над Узлом.

Вокруг него небо сменялось хаосом. Додж черпал из него силы; здесь, в глубинах хаоса, он был так одинок, что обрел прежнюю мощь. Он не хотел терять Землю из виду, поэтому взмахом крыла превратил хаос под собой в черный адамантовый свод. На этот свод он и рухнул с такой силой, что в новосозданной тверди возник огненный кратер.

Додж очнулся.

Долго лежал он в озере огня, глядя на Землю – далекую луну в его небе – и считая удары, с которыми падали остальные: Ромашка, Делатор, Искусница, Плутон, Теплые Крылья, Пануэфониум, Всеговор, Самозвана, Седобород, Страж и Долговзора. Все они, а также множество душ поменьше рухнули на черный небосвод ближе или дальше от него, и Додж знал: сегодня души на Земле, глядя в небо, увидят новое созвездие алых звезд.

Пламя не причиняло ему боли. Вчера оно бы жгло и он отпрянул. Оно развоплотило бы те его части, которых коснулось, вернуло их в хаос и понудило его заново себя собирать, воссоздавая границу между Доджем и не-Доджем. Сегодня он понимал, что всё – созданный им мир, сотворенная для себя форма, огненный котел, выбитый ударом о черную твердь, – фантазмы.

По правде сказать, он давно что-то такое подозревал. Это было очевидно по тому, как он вызывал всевозможные видимости из собственного сознания. Однако видимости дарили ему радость, удовольствие, общество других, поэтому он не вглядывался слишком пристально и не задумывался слишком глубоко о природе вещей. От Эла он получил урок, который не смел забыть. Относиться к видимости как к реальности – значит ослабить себя перед теми, кто, как Эл, владеет силами, лежащими в основе видимости. Итак, он не обращал внимания на боль от огня, отказывался гореть – и не горел. Не пытался он и потушить пламя, а тем более превратить в зеленые поля, голубые озера и другие приятные виды. Теперь он понимал, что поддаться на самосозданные удовольствия – значит отдать себя во власть Эла.

Возможно, минули годы, покуда он лежал в чаше своего кратера, раздумывая об увиденном в тот миг, когда его разум соединился с разумом Эла и яростный свет озарил темные уголки, где долго таились воспоминания о прежней жизни. Однако он знал, что другие члены Пантеона и сотни низших душ рассеяны по черному своду небесной тверди, которую он вызвал из небытия, дабы остановить их падение. Они не видели того, что видел Додж, а значит, не обладают знанием, дающим силы победить боль и стать невосприимчивыми к холоду, пламени и хаосу. Ради них Додж встал и вышел из горящего озера. Поломанное крыло волочилось за ним, но он на ходу вернул тому прежнюю форму и выбрался на черный обод кратера уже в былом обличье. Без воздуха он не мог воспарить на крыльях и потому сотворил воздух. Сразу появились и звуки: грохот валунов и камней, катящихся по склонам кратеров, крики душ, мучимых отчаянием и болью. Додж распростер крыла и взмыл в воздух, которым покрыл Небосвод, осмотрел его, определил его границы, сосчитал кратеры на месте падения различных душ. Он подумал, что Небосвод немногим меньше Земли – она висела в небе наверху, зеленая, голубая, белая, такого размера, что Додж мог закрыть ее ладонью вытянутой руки. Надо полагать, земные души видели в ночном небе такого же размера созвездие, и, как догадывался он, уже давно. Не желая, чтобы их видели такими, он укрыл Небосвод завесой дыма и хаоса, непроницаемой для идущего оттуда света. Затем оглядел все, что под этой завесой, – свои новые владения. До того как Додж и прочие души изрыли ее кратерами, Небосвод был гладким и ровным, как глиняный черепок. Теперь тут были высокие места и низкие, хоть и не такие разнообразные, как на Земле.