Нил Стивенсон - Падение, или Додж в Аду. Книга первая [litres]

Зула перепробовала много модных видов спорта и знала, что, вероятно, попробует и другие – главным образом, за компанию. Чонгор играл в хоккейной лиге, что на девяносто процентов удовлетворяло его потребность и в физической активности, и в дружеском общении. Зула записывалась на новые спортивные курсы вместе с подругами, но нигде не задержалась. Ее единственным упражнением оставалась ходьба с работы и на работу, что она делала в одиночку и почти каждый день.

Проходя через выставку всего, что придумано для поддержания отличной физической формы, Зула частенько задумывалась. Эти чистые, хорошо зарабатывающие и хорошо информированные айтишники умели получать удовольствие от своего тела. На работе они жили головой, свободное время проводили за радостями спортзала, горячего душа после упражнений, еды и питья, возвращения домой, где ждет секс либо, по крайней мере, крепкий здоровый сон на твердом матрасе, застеленном чистым высококачественным бельем. Ничего по-настоящему плохого в этом не было. Однако детство Зулы прошло в лагере беженцев, где физические удовольствия или хотя бы комфорт были редкостью. А позже ей случилось вынужденно провести несколько недель с моджахедами из самых суровых регионов мира. Она ненавидела все связанное с этими людьми, однако невольно видела окружающее их глазами. Моджахеды, одержимые религией определенного сорта, сочли бы эти спортзалы и рестораны храмами ложного божества, где люди стараются забыть, что все они рано или поздно заболеют и умрут. После чего (если верить в то, во что верят моджахеды) вы встретитесь со своим творцом и понесете должную кару за излишнюю приверженность удовольствиям.

Мысли не сказать что оригинальные – ни один разумный человек не избавлен от минимальной квоты таких раздумий, – но в случае Зулы все усугублялось тем, что произошло с Ричардом семнадцать лет назад и определило ее карьеру.

Она не сразу смогла понять и принять, что это изменило ее личность – олограф, который она пишет изо дня в день. И даже не сама смерть, а последующие юридические и финансовые осложнения. В практическом смысле спор из-за наследства ничего не менял: в любом случае она была богата и ее дочери не грозила нужда. Однако в денежном выражении разница была огромна. А такие огромные суммы обладают собственной волей. Может быть, оттого-то лежащий в корне всего документ и зовется «последняя воля».

Семейная доля наследства давно была переведена в Айову и перестала быть Зулиной заботой, исключая те все более редкие случаи, когда требовалось подписать заявление по тяжбам из-за неудачных формулировок в завещании, от которых кормилась теперь целая полуавтономная ветвь юридической профессии. Остальное состояние Ричарда – собственно, почти все – перешло в Фортрастовский фамильный фонд. Зула была его президентом и директором с первого дня и все больше убеждалась, что это теперь до конца жизни. Она платила себе разумную зарплату – ничего такого, что заставило бы членов совета директоров удивленно поднять брови, – и тратила все силы на то, чтобы дядины деньги шли на дела, которые ему бы понравились. В фонд поступали и новые пожертвования – в основном от старых друзей Ричарда, желавших поучаствовать в благом начинании.

В первые годы главной задачей было тратить деньги быстрее, чем они прибавлялись, – занятие примерно как чистить дорогу в снегопад. Поначалу Зула вкладывала средства фонда в простые индексные фонды – так она была спокойна, что не упускает никакое движение рынка и при этом не платит бешеных денег финансовым консультантам. Постепенно она стала переходить на финансовых ботов, действующих по алгоритмам, недоступным человеческому пониманию. Они работали лучше людей. Один из ботов несколько лет кряду приносил такую прибыль, что капитал фонда вырос больше чем вдвое. Таким образом в управлении ботов оказалось значительно больше активов ФФФ, чем в традиционных фондах и акциях.

Дядя Ричард не потрудился расписать в завещании, на что тратить деньги его фонда, так что у Зулы была пугающая ее свобода. Она тратила больше, чем следовало, на экспертную помощь, потом уволила экспертов. Куда проще было бы руководить фондом, чья единственная цель, допустим, сохранение исчезающих видов древесных лягушек. Увы, документ указывал лишь самые общие ориентиры: поддерживать исследования, которые могут быть полезны человечеству и как-то связаны с игровой индустрией. А это могло означать практически что угодно.

Здание штаб-квартиры стояло на пирсе, вдающемся с юга в озеро Юнион. Во всем остальном оно было безликим до полной невозможности. В начале работы фонда Зула получала предложения от прославленных архитекторов, которые увидели возможность воздвигнуть нечто эпохальное. Выражались они более высокопарно, но смысл сводился к тому, что они хотели бы построить что-то по-настоящему суперское. Зуле тоже этого хотелось, однако она выбрала скучный проект. Как новый и неопытный директор, которого могли справедливо упрекнуть, что место получено по блату, она хотела показать, что не швыряет на ветер дядюшкины деньги. Миллиардеры, сами заработавшие свои состояния, могли вкладываться в экстравагантные архитектурные сооружения, однако Зуле нужно было самое обычное офисное здание класса А, которое станет расти в цене, как остальные такие же, и продать его будет не труднее, чем кусок мяса. Два верхних этажа занимал сам Фортрастовский фамильный фонд, нижние четыре сдавались другим организациям.

Перед входом она сбавила шаг. Сеть здания узнала ее за квартал, и на краю поля зрения появился маленький индикатор статуса. Двери перед ней открылись автоматически. В здании тоже был охранник-обходчик; он увидел, что Зула вошла, и подошел встретить ее улыбкой и кивком. Здание знало, что она здесь и собирается ехать на шестой этаж, но известило, что, к сожалению, предстоит подождать от тридцати до шестидесяти секунд – в это время дня лифты были загружены сильнее всего. Зула подумала было подняться по лестнице, но решила, что не стоит – побаливало колено. В лифтовом холле кроме нее ждали несколько человек, которые работали здесь и которых она видела каждый день, и несколько незнакомых, пришедших на встречу или на собеседование. Их сразу можно было отличить, поскольку им приходилось действовать по старинке – читать указатели и нажимать кнопки в лифте.

Один из них, седой, рыжебородый, с неряшливой внешностью рассеянного ученого, нажимая кнопку, покосился на Зулу. Он, скорее всего, пришел в НЭО, Ново-эсхатологическую организацию, занимавшую второй этаж. Очень вероятно, у него было дело к Зулиному дяде, Джейку Фортрасту. Зула видела этого человека не первый раз. Когда он нажимал кнопку, над обтрепанным рукавом худи показался пластырь на тыльной стороне запястья, а когда он опустил руку, Зула заметила такой же пластырь на внутренней стороне. В остальном руки выглядели обычно, но из этой подробности Зула сообразила, что перед ней тот самый Енох как-его-там, которого недавно распяли в Небраске, куда он ездил по делам Джейка. Она подумала было поздороваться и представиться, но не знала, как затеять разговор с человеком, недавно пережившим такое. Он, со своей стороны, очевидно, знал, кто она, и вежливо кивнул, однако не стал посягать на ее приватность.